Инопланетянка варвара

— Все, что угодно, что может заставить тебя замолчать, — парирую я в ответ.

От возмущения она издает рык, а затем ураганом несётся впереди меня.

Лиз молчит, когда мы возвращаемся в мою секретную пещеру. Я позволяю ей идти впереди меня, так я могу охранять ее… и так я могу смотреть на ее маленькую, дерзкую задницу, как напрягаются мышцы ягодиц, когда она идет. У нее нет хвоста, поэтому зрелище — более чем занимательное…, но при этом и возбуждающее. Я мысленно представляю, как нагибаю ее, хватаю ее задницу, а затем снова облизываю все ее влажные женские местечки до тех пор, пока она опять не завопит от удовольствия.

К тому времени, когда мы возвращаемся в пещеру, мой кхай резонирует, а мой член отчаянно болит. Он напрягает мою набедренную повязку, и боль практически невыносима. Разве она тоже не мучается? Почему она сопротивляется этому?

Резонанс-пара всегда окончательна и никогда не подлежит пересмотру или отмене.

Лиз направляется внутрь пещеры, не оглядываясь на меня. Она все еще злится — от этого даже сам воздух вокруг нее, кажется, накатывает волнами. Ну и ладно. Позволю ей сопротивляться, если она думает, что это будет иметь значение. Она моя. На нее заявили права в тот момент, когда ее кхай срезонировал для меня.

Чтобы она не сделала, это ничего не изменит.

Так, будто она может ощутить мои бурные, собственнические мысли, Лиз хватает одну из шкур и оборачивает ее вокруг своей талии, а затем поворачивается ко мне.

— Я знаю, в чем тут заключается твоя цель.

Я хмурю брови. Моя цель? У меня нет иной цели, кроме как востребовать ее как свою пару. Чтобы мы могли стать одним целым.

— Ты намерен прятать меня, пока я не забеременею, верно? — она кажется побежденной, а взгляд ее глаз — полон печали.

— А что, если и так?

— В очередной раз меня держат заложницей из-за моего влагалища, — она вздыхает. — Да что с вами такое, инопланетяне? Разве не может девушка хоть разок просто взять и сделать свой собственный выбор? Неужели это настолько чертовски сложно?

— Решение принимал кхай, — говорю я ей.

Она слабо мотает головой.

— Конечно, всегда решение принимает кто-то другой. А когда случится, что выбор буду делать я сама?

Я смотрю на нее, испытывая разочарование. Нет никакой нужды принимать какое-то решение. Кхай решил. И, тем не менее…, мне не нравится, как ее слова заставляют меня себя чувствовать.

Или слышать поражение в ее голосе. Лиз — борец. Я не хочу, чтобы она сдавалась.

ЛИЗ

Теперь, когда возвращаюсь, в пещере между нами царит жуткая неловкость. Я не обращаю внимания на Рáхоша и концентрируюсь на том, чтобы снова сшить вместе свои штаны несколькими обрезками кожи, которые я использую в качестве плотных узлов. В надежде, что эта вещица продержится дольше, каждые несколько дюймов я скрепляю штаны узлом вместо того, чтобы использовать одну длинную нить, и все время, пока работаю над ними, я еще и краснею.

Рáхош не спеша суетится у входа в пещеру, набирая снег и растапливая его, собирая больше кусков чего-то, похожего на экскременты для поддержания огня, а затем разделывает зверя, которого мы убили возле речки. Он откладывает для меня бамбук, а потом уносит с собой тельце существа, шепотом бормоча что-то про «приманку для ловушки».

Я молчу. Я все еще злюсь на него. Честно говоря, «злюсь» — не самое подходящее слово. Я очень расстроена. Расстроена до глубины души. Я понимаю, он невиноват, что наши вши решили стать спутниками жизни, но может же парень пойти мне навстречу, черт возьми, и выручить меня вместо того, чтобы вести себя так, будто проблема во мне и я доставляю одни неприятности? Уж простите, если не хочу машинально прыгать в постель и предъявлять требование, чтобы он извергся внутри меня своим жидким тестом для заготовки малышей.

Мое лицо начинает гореть, когда я вспоминаю наше маленькое сумасшествие в снегу. Я предаюсь воспоминаниям о том, как он срывает с меня штаны, и моя вошь тут же начинает вибрировать, а я истекаю влагой у себя между ног. Черт. Это так раздражает.

Даже не знаю, что хуже — нескончаемое возбуждение, вызванное вошью, или то, что Рáхош позволял мне болтать без умолку, не сказав, что понимает английский. Я пытаюсь вспомнить все, что наговорила, и… напрасно. Откровенно говоря, я болтаю всякие глупости и не запоминаю то, что срывается у меня с языка. Ох!

Пару часов в одиночестве дают мне возможность починить штаны, и когда я надеваю их, они намного теснее, но все еще впору. Перерыв от Рáхоша также улучшает мое настроение и придает мне сил очистить разум, чтобы расставить все по своим местам.

На самом деле, он загнан в ловушку так же, как и я. Впрочем, может, это наставления оргазмов, но он отдавал много больше и ничтожно мало получал из нашего, кхм, инцидента в снегу. Может, я веду себя с ним слишком резко? Хотя он прав в одном — я никогда не удосужилась даже спросить его, говорит ли он на английском. Я просто заносчиво допустила, что он безграмотный инопланетянин…, а это значит, что я — идиотка.