Инопланетянка варвара

Когда спускаюсь с высот своего оргазма, я тяжело дышу и резко валюсь посреди снега. Моя вошь слегка вибрирует, а затем, на время угомонившись, переходит на более слабое гудение.

Однако, вошь Рáхоша работает настолько тяжело, что звучит, словно мотор, и когда он снова проводит по мне языком, я отталкиваю его лицо, потому что в этот момент я слишком чувствительна для еще одного раунда.

— Пока еще нет, — хныкаю я. — Я не смогу.

Он смотрит на меня с диким выражением на лице, а его глаза светятся дьявольским светом. Его твердый, сексуальный рот влажный, и пока я смотрю на него, мужчина обнажает клыки и окидывает меня взглядом, от которого мои соски снова сжимаются.

— Моя, — он издает рык и снова прячет лицо между моих ног.

Рáхош снова начинает облизывать меня, и я пронзительно кричу. Я откидываюсь назад, готовая стать всецело его, как он только что сказал и…

Подожди гребаную секундочку. Это и вправду был английский?

Я поднимаюсь на локти и смотрю вниз на инопланетянина, который облизывает меня.

— Что ты только что сказал?

Часть 3

РÁХОШ

Маленькая рука дергает меня за рог, прежде чем я снова могу спрятать лицо между ее ног и испить сладкий нектар, который струится из тела моей пары.

— Что ты сейчас сказал? — повторяет она снова. Выражение ее личика крайне взбешенное.

Прищурив глаза, я окидываю ее взглядом и снова пытаюсь опустить голову, но вместо этого она погружает свои пальцы мне в волосы и резко дергает за них, и я рычу на нее. Ничего мне не хочется сильней, чем снова испробовать ее на вкус, лизать ее час за часом, пока она трепещет подо мной. А потом я погружусь своим членом внутрь ее теплого, ожидающего лона, и мы навсегда останемся вместе как пара. Так и должно быть. Все же рука в моих волосах очень настойчива, и Лиз сжимает колени вместе, пытаясь избавиться от меня.

— Ты говоришь на чертовом английском.

— Говорю, — заявляю я, снова разводя ее колени. Хочу больше ее густого, сладкого меда. Хочу потеряться у нее между ног на долгие часы. Мужчины моего племени утверждают, что нет на устах вкуса слаще, чем вкус резонанс-пары, и они совершенно правы. Я даже не понимал, к чему имеет отношение то, о чем они говорили… до этого момента. Ну а теперь до конца моих дней я хочу пробовать на вкус лишь одну ее.

Ее влагалище может стать моим хлебом насущным. Все остальное не достойно даже внимания.

Я снова опускаю голову с полной решимостью лизать ее. Ей нравится, когда я лижу ее. Разве она не прижималась своими скользкими, влажными лепестками к моему лицу всего несколько мгновений назад? Требовала еще? Я дам ей больше. Мой член болит, и он столь же тверд как камень в наконечнике моего копья. Я жажду похоронить себя в ней, но сперва хочу еще вкусить ее своим языком.

Моя пара издает гневный рык, и ее маленький кулачок врезается мне прямо в глаз. Затем она вскрикивает от боли и трясет своей рукой.

— Черт бы тебя побрал! И с чего это у тебя такая жесткая башка?

Это привлекает мое внимание. Моя пара пострадала. Я сажусь и беру ее маленькую ручку в свою ладонь только для того, чтобы она снова попыталась меня ударить.

— Прекрати трогать меня, — орет она мне в ухо. — Я так зла на тебя! Ты говоришь по-английски!

— Говорю, — я ловлю ее руку, которой она собирается ударить меня вновь, прежде чем та снова вступает в контакт с моей бровью. Дело не в том, что ее удары болезненны, а в том, что она повредит свои мягкие маленькие человеческие ручки. Мой лоб покрыт защитной пластиной, а ее крошечные кулачки такие слабенькие.

— Ты мне лгал!

Это выводит меня из себя. Она думает, что я намеренно обманул ее? С какой целью?

— Каким же образом мне удалось сделать что-то подобное?

— Ты не сказал мне об этом!

— Так ты никогда и не спрашивала, — возражаю я, и мое раздражение нарастает. — Ты только и делаешь что говоришь и говоришь, просто решив, что я не понимаю тебя. Ты даже не удосужилась спросить меня, умею ли я.

Ее розовое личико краснеет, и я смотрю, как она задыхается, а ее дыхание паром клубится на холодном воздухе.

— Ну ты и хрен!

— Я не знаю, что означает это слово.

— Ты что, серьезно? — в ее голосе слышится явная насмешка. — Я то уже подумала, что ты здесь эксперт в нюансах человеческого языка.

— Есть слова, которые ты произносишь и которые не совпадают с тем, чему я научился.

— Странно. А мне казалось, что «хрен» — это язык твоего народа.

Я хмуро смотрю на нее сверху вниз.

— Я не знаю такого слова, как «хрен». Я — ша-кхай. Так же, как и мой народ.

Ее глаза закатываются, и она снова подталкивает меня в грудь.

— Это называется сарказмом.

— Я не знаю слова «сарказм»…

— Проехали, — рычит Лиз, явно разозленная на меня. — Господи!

Она что, сердится на меня? Я спас ее. Если бы она попала в воду, они тут же содрали бы ее плоть до костей. Мысль о ее страданиях — смерти — наполняет меня непонятным гневом. Я выпрямлюсь и смотрю вниз на нее, с обнаженными ногами и все еще раскинувшимися в снегу. Она до сих пор хмурится на меня, и это помогает мне не купиться на ее красоту.

— Тебе не стоило сбегать из пещеры.

— Сбегать? Я не сбегала.