Иностранка

Михаил вернулся поздно вечером. И Маша стояла битый час в темной комнате Наташи, которая давно уже спала, не решаясь выйти в коридор, дабы нечаянно не столкнуться с ним. Она слышала, как вернувшийся хозяин ругает девушек-горничных за то, что они плохо убирают в доме. Когда же Маша, прижавшись ухом к двери, услышала, что Невинский прошел к себе в комнату, она решилась выйти. Бегом пронеслась по коридору и, войдя в свою спальню, закрыла дверь. Только тогда она немного упокоилась. Прошла в маленькую комнатку и отметила, что Андрей спит. Укрыв сына и поцеловав его в лоб, она потушила свечку и легла в свою кровать.

— Увези их обратно, — недовольно произнес Михаил, обращаясь к камердинеру.

— Что, ни одна не приглянулась вам, барин? — спросил услужливо Трофим.

Невинский отрицательно помотал головой и отвернулся. Он отошел к окну и заложил руки за спину. Ему было не по себе. Вчера ночью, измаявшись от бессонницы и похоти, Невинский приказал Трофиму поутру привезти ему несколько девушек из деревни для успокоения организма, как сказал он слуге. Михаил надеялся, что после нескольких проведенных с другой женщиной ночей, жар его желания немного поутихнет. Трофим с полуслова понял, на что намекал хозяин, и в течение двух часов нашел несколько девушек из окрестных деревень, принадлежащих Невинским, которые были согласны за вознаграждение услужить барину. Михаилу было стыдно за это поручение, ибо оно казалось ему довольно низменным, но он не знал, как еще можно справиться с плотским желанием, которое теперь терзало его ежечасно. Однако едва Невинский взглянул на привезенных девушек, как, брезгливо поморщившись, понял, что вовсе не хочет оставаться с ними наедине. Да, у него была еще Уварова, но она не навещала его после тех летних скачек у князя Юсупова, видимо, обидевшись. Но в эту минуту Михаил отчего-то совсем не хотел близости с Амалией, оттого даже не рассматривал этот вариант.

Трофим же, сведя брови к переносице, пытался понять, отчего привезенные девушки не понравились Михаилу Александровичу. Ведь они все очень походили на покойную жену хозяина. Они были молоденькие, пышногрудые, с длинными русыми косами, широкими бедрами и круглыми щеками.

— Славные девицы, но не те, — начал Невинский, поворачиваясь к стоящему на пороге кабинета камердинеру. На лице Трофима отразилось искреннее удивление.

— Вы, Михаил Александрович, намекнули бы, какая вам надобна девица? Ну, лицом-то… А то я опять привезу не тех.

— Я же говорил тебе, Трофим… Темноволосую, стройную надо. Со светлыми глазами, приятную лицом и ладную, — объяснил дрогнувшим голосом Невинский. — Чтобы говорить правильно умела, а те, которых ты привез, двух слов от робости связать не могут, точно немые, ей-богу.

— Навроде нашей француженки, что ли? — вдруг ляпнул Трофим, нахмурившись, словно решая в своей голове некую задачу.

Михаил смутился и покраснел. Он быстро опустил глаза, чтобы Трофим не увидел, как они загорелись.

— Да, что-то вроде того, Трофим. Ступай, поищи еще, прошу.

— Хорошо, барин, — произнес, вздыхая, камердинер и, поклонившись, вышел.

— Барин, войти-то можноть? — поклонившись с порога, произнесла низким голосом девица.

— Входи уже, — произнес повелительно Михаил, убирая ото рта сигару и выпуская дым.

Изучающим взглядом он прошелся по вошедшей девушке и отметил, что опять не та. Она была довольно красива, со свежим лицом и длинной черной косой. Правда, глаза ее были небольшими и темными, но она оказалась на редкость изящной для простой деревенской девушки.

— Тебя Трофим привез? — спросил Невинский, чтобы разрядить обстановку, вновь затянувшись сигарой.

— Так и есть, барин. Я из Низинок, что за прудом большим, в Измайлово, — объяснила девушка, переминаясь с ноги на ногу у порога кабинета. На ней был красный сарафан и белая вышитая рубаха. Она нервно теребила конец косы и, краснея, опускала глаза под тяжелым взглядом Михаила. Невинский вздохнул и встал с кресла.

— Как тебя зовут?

— Миланьей, барин…

Он подал знак, и девушка села на кресло напротив. Задав еще пару вопросов, уже через пять минут Невинский окончательно утвердился, что девушка неинтересна ему. Она была слишком проста, покладиста и глупа. У нее не было того шарма, что у Мари, той грации, голоса с придыханием и прелестных ямочек на щеках. Глаза Миланьи не смущали Михаила, как это делали прелестные синие очи Мари. Движения у привезенной крестьянки были угловаты, и она не имела такой тонкости и изящества фигуры, как француженка. Спустя некоторое время Невинский, нахмурившись, произнес:

— Прости, Миланья, но ты мне не нравишься. Ступай, скажи Трофиму, чтобы никого боле не привозил.

Испуганно вскочив и поклонившись, Миланья направилась к двери. Однако девушка замешкалась, переминаясь с ноги на ногу и несчастно глядя на Невинского.

— Иди. Я же сказал, что отпускаю тебя, — повторил Михаил и тяжело вздохнул, отвернувшись от нее.

Миланья, попятилась к двери и неуверенно взялась за ручку. А затем, как будто на что-то решившись, протараторила: