Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Я был потрясен. То, что я видел в этот день, каким-то неожиданным образом переплелось в моем сознании со всем, о чем рассказывал мне по ночам Ренэ. Сотни тысяч людей, пришедших поклониться праху интеллигента, которого честное сердце привело в ряды коммунистов, показывали, кого чтит и уважает народ Франции, кому отдает он свое доверие в годы морального и политического распада буржуазии.

А. С. МАКАРЕНКО

Слава пришла к нему сразу после выхода в свет «Педагогической поэмы». Его имя облетело всю страну.

Однако это не была обычная литературная слава.

Правда, и «Педагогическая поэма» не была обычным произведением литературы.

Во всем мире давно повелось, что писатель наблюдает жизнь, созерцает ее, изучает с доступной ему глубиной ее скрытые законы и потом описывает результаты своих наблюдений и изучений.

Книга Макаренко была литературным новаторством: человек, который ее написал, не наблюдал жизнь, он переделывал ее, он ее строил.

И читатель сразу почувствовал это. Читателя сразу пленил не только блеск прочитанных страниц, не только веселое, жизнерадостное и теплое мастерство повествования. Главное было в том, что на этих страницах раскрывался Мудрый и благородный подвиг жизни, раскрывалась необыкновенная личность автора.

Встретившись с Антоном Семеновичем, став его соседом и свидетелем его каждодневной жизни, я увидел,

что слава была для него трудной общественной нагрузкой.

Почтальоны носили ему письма со всех концов Союза; к нему обращались за советом люди, по самым разнообразным причинам попавшие в трудное положение: родители, не знавшие, как быть с ребенком, который не поддается воспитанию; супруги, которые видели, что разваливается семья, и не умели ее поддержать; молодые, которые переживали крах надежд, и старые, которых постигло непоправимое разочарование, — все писали Макаренко.

Когда Антона Семеновича не стало, мы нашли у него сотни таких писем.

И лифтерам тоже была работа — подымать на восьмой этаж людей, которые приезжали со всех концов Союза, даже из Владивостока, специально затем, чтобы повидать Антона Семеновича, раскрыть ему душу и услышать, что он скажет, не увидит ли он, где выход из их тупика.

Да, слава у него была необычная.

Впервые я увидел Антона Семеновича февральским утром 1937 года.

В этот день началось заселение Дома писателей в Лаврушинском переулке.

Будущие соседи по подъездам организовывались в группы. Моя жена зашла в контору и получила ключи. Наша группа заторопилась к своей лестнице. Впереди шел человек в солдатской шинели и кожаной фуражке.

Лифт еще не работал, мы поднимались по лестнице пешком, оставляя на каждой площадке по два семейства. На шестом этаже мы с женой открыли дверь нашей квартиры, вошли и стали, вероятно, слишком громко выражать свои восторги. Нас отрезвил энергичный звонок. Он как бы напоминал, что шуметь даже в первый час новоселья не полагается и сейчас придется объясняться именно по этому поводу.

Звонил человек в шинели. Теперь я увидел его лицо: энергичные черты, крупный нос, за очками строгие глаза, небольшие усы, голова стрижена под машинку. На вид ему было лет пятьдесят.

Я приготовился просить прощения за нарушение тишины, но, к моему удивлению, незнакомец протянул мне руку и с легким украинским акцентом буркнул!

— Будем знакомы! Выходит, снова мы с вами соседи...

— Выходит, — покорно согласился я, не зная, почему «снова».

Незнакомец осмотрел комнаты, провел пальцем по стенам — не пачкает ли краска, — пошутил о чем-то и ушел.

— А почему это мы соседи? Да еще снова? — спросил я жену.

— Ты разве не знаешь, кто это? — ответила жена.— Это Макаренко.

— Какой Макаренко? — переспросил я.

— Ну вот!—удивилась жена. — Какой Макаренко! Антон Семенович! Какой же еще бывает Макаренко?.. «Педагогическая поэма»! Ты напечатан у Горького в Альманахе в одной книге с ним, потому он и сказал, что вы «снова» соседи...

Я бросился догонять этого удивительного соседа, и знакомиться с ним, и трясти ему руку, и так, на лестнице, где-то между этажами, и начались наши добрые отношения, за которые я благодарю судьбу.

Антон Семенович жил последние годы в Киеве и в Москву переехал, когда выстроили наш дом. Он еще только обзаводился знакомыми, и сценки вроде описанной выше повторялись каждый день.

Одна из них произошла в Союзе писателей, куда Антон Семенович впервые пришел на собрание.

Собрание было многолюдным, шумным и тянулось несколько дней. Десятки ораторов успели подняться на трибуну. У Антона Семеновича, по-видимому, не создалось впечатления, что московские писатели — наиболее организованная, наиболее дисциплинированная и последовательно мыслящая часть советской интеллигенции. Он не без яда шутил по этому поводу, когда мы вместе возвращались домой, в Лаврушинский переулок.

И вдруг он сам попросил слова.

В зале стоял шум, публика могла и не расслышать фамилии оратора, который поднимался на трибуну, а в лицо его еще не знали.

Макаренко чуть прокашлялся и без обиняков объявил своим глуховатым баском, что по впечатлению, какое сложилось у него за эти четыре дня, московские