ИНСАЙТ

Лучше бы я не выходил. Но нельзя ведь было просто ждать, и я выполз в общий зал, предварительно изведя на себя дежурное ведро воды и сменив одежду. Хорошо, что куртка и штаны, в которых я ходил в рейды, ещё не успели никому отойти. В пещере было пусто и тихо. Только снаружи, с кривых улиц, доносился замогильный шёпот. Я будто чувствовал, как ужас давит снаружи на толстые стены Шпиля, и те дрожат, как яичная скорлупка, от тяжести и отвращения. На жестяном листе до сих пор тлели угли. Подбросив топлива я сходил за ковшиком и высыпал в него остатки настоящего сокровища – кофе. Пока закипала вода, обошел забитые бойницы. Я чувствовал за ними, что-то пугающее, но, после пробуждения, и манящее. Возникало желание выдернуть весь этот мусор и впустить внутрь страх. Стать его частью. Почувствовать вкус чужих, угасающих эмоций, как это было с Терьером. Но я ведь не сумасшедший (по крайней мере тогда был), и я вернулся к огню. Я знал, конечно я знал, где искать мою девочку, на всё готовую ради меня, но все мы, периодически, стремимся оттянуть неизбежную боль. Поэтому я выпил кофе, сходил в нашу пещерку за старым когтем-ножом Улыбаки (настоящая сталь, огромная редкость в этом Городе гнилья и ржавчины). И только потом пошёл к «комнате», которую занимал Хряк.

Я не раз слышал, что смешав пыль с кое-какими видами грибов, можно получить другой эффект. Полное игнорирование ужаса и паранойи, усиливающихся со Звоном. Отсутствие сна. И прилив энергии. Видимо, Хряк знал рецепт. Потому что, через щель между служившим дверью куском ткани и каменной стеной, я, оставаясь для них лишь тенью в темноте зала (забавная аналогия, ха), видел всё. Лиса была там. Она, моя гордая, несгибаемая, огневолосая спасительница, стояла обнажённая, на коленях перед этим жирным, гниющим уродом. Его лапа по-хозяйски лежала на её голове, а другая периодически отвешивала по нежным щекам пощёчины. Ничто: ни боль, подаренная мне Звонарём, ни ужас перед Расколотыми, ни пронизывающая тоска плача толпы Теней, не идёт ни в какое сравнение с тем, что я чувствовал. Стыд, отвращение, злобу и… Любовь, как ни странно. Это изнасилование (а это, так или иначе, было оно) имело вкус плесени, пополам с напитанным солнцем, свежем апельсином. Мерзко. Вкусно. Маняще. Возбуждающе…

Я уже знал, что кровь пахнет сладко. Мне было только интересно, будет ли патокой кровь этой жирной твари. Пальцы до боли сжали костяную рукоять ножа. Не знаю, хотел ли я разрезать на куски (впиться зубами в вывалившиеся внутренности, да, ДА!!!) только его. Или их обоих. Или самому умереть над двумя телами. Но я… потерял сознание. Банально. Просто. Но потрясение от пробуждения и увиденного, пересилило мой рассудок, да и Звон… В общем я рухнул там, где стоял. А они ничего не заметили…

Я очнулся. Тело корчило и ломило, голова раскалывалась. Нож лежал рядом, на холодном камне, а центральный костёр почти погас. По лёгкости мыслей я понял, что только-только прозвучал «утренний» Звон. В пещере всё ещё было пусто. В ту же щель, между «дверью» и стеной я видел храпящую тушу Хряка, растянувшуюся на груде подушек и, сжавшуюся в жалкий комочек в углу, Лису. Оба спали. Он храпел, а она всхлипывала и стонала. Я подобрал нож и поплёлся к себе, борясь с желанием воткнуть коготь в горло. Своё или чужое – так и не понял. Ну ничего, сегодня всё решится по закону Своры (КАКАЯ ПОТРЯСАЮЩАЯ НАИВНОСТЬ!!!)

Никто не приходил. Кот стал не нужен. Даже Мумия (а я помню, что первое время, он заходил и пытался меня «оживить», звал в рейд) похоже махнул на меня рукой. Я вслушивался в повседневную возню своей семьи. Единственной семьи. Попытался поесть (черствый грибной хлеб, больше ничего не было) и ждал. Наконец, мешковина отдёрнулась, и вошла Лиса. Как же я не замечал последние несколько циклов, этих затравленных и заплаканных глаз?! Синяков на щеках и шее? Не глядя в мою сторону, (я, как обычно, лежал в углу) она принялась хозяйствовать. Без слов унесла куда-то загаженное одеяло. Вернулась, растопила горелку и поставила на огонь помятую кастрюльку. Добавила туда грибов и какой-то не слишком свежей крупы. Я приблизился к ней и протянул наш гребень.

– Хочешь, чтоб я тебя заплела, милый? – она как-то умудрялась улыбаться, чудо моё, – Хорошо, подожди немного, сейчас я…

– Нет! – мой голос, хриплый и сухой после стольких циклов немоты, заставил её замереть. – Сейчас!

– Кот! Киса! Ты…

– Сначала чеши! – отрезал я и, скрестив ноги, уселся к ней спиной.

Шок. Наверное, именно её шок избавил меня от вопросов. Хотя моя любовь периодически порывалась что-то сказать, но короткое шипение заставляло её замолкнуть, только скользил, и скользил гребешок, а мои волосы сплетались в длинную, до пояса, косу.

Наконец, она закончила, и я повернулся к ней:

– Я люблю тебя, ты знаешь? – её стыд был на вкус, как медная пуговица.

– Д-да. Но, Кот, мой Кот… Я…

– Молчи. – и я наконец сгрёб её волосы в кулак и впился в пышные, желанные губы своими. Я видел, что они делали, где были несколько часов назад. Мне было всё равно…