Инсбрукская волчица. Том первый (СИ)

-- Молодец, что я могу сказать, -- отвечала мама, а я почувствовала нарастающее раздражение. Ей что, всё равно?

-- Мам, тебе что, всё равно? Ты ведь знаешь, что меня в школе травят? Я потому и прогуливала.

-- Ну конечно, -- ответила мама. -- Надо на кого-то спихнуть ответственность. А ты не думала, почему тебя обижали?

-- Да я откуда знаю? -- я уже едва сдерживалась.

-- Да потому, что ты сама это допускаешь. А может и ведёшь себя так, что коллектив не принимает.

Я вскочила с места и в спешке опрокинула кружку с чаем.

-- Да я тебе вообще нужна?! Ты хоть раз мной интересовалась?!

-- Конечно, конечно. Я -- плохая мать. Хуже меня нет на всём белом свете.

Я схватилась за голову и бросилась в свою комнату. Закрывшись я ударилась головой о шкаф.

-- Это мерзость! -- шипела я, бросившись на кровать. -- Мерзость!

Долго ещё я билась в истерике. Зачем я только начала этот разговор? Призрачная нить доверия между нами безнадёжно оборвалась.

-- Анна, -- мама постучалась в дверь. -- Ты скоро концерт свой закончишь, а?

-- Что ты, мамочка, я спокойна! -- прибавляла я, разбавляя свою речь истерическим смехом. -- Абсолютно!

Я метнулась к двери и заперлась. Почему-то мне казалось, что с родителями доверия уже нет никакого. Чтобы хоть как-то успокоиться, я достала из тумбочки одолженный у Эстер кокаин. Стоило мне вдохнуть белый порошок, моя голова закружилась и опять я почувствовала необычайную лёгкость. Эйфория пришла ко мне на удивление быстро. Мама не хочет меня слышать? Можно подумать, у нас когда-то были хорошие отношения. Что мне до того, что родители совершенно мной не интересуются? Если бы они стояли надо мной Цербером, я бы скорее с ума сошла. Я прослыла воровкой? Ха, всё равно сегодня с меня, фактически, сняли все обвинения. За это огромное спасибо нашему математику. Да и как бы они доказали на этот раз? Кстати, а есть ли мне смысл дальше изображать из себя невинность, если на меня перво-наперво подумают?

Последняя мысль прочно засела в моей голове. Даже когда дурман прошёл, я не могла никак отделаться от неё.

Как обычно, утром я проверяла содержимое своей сумки. Учебники и тетради были на месте, письменные принадлежности -- тоже, и вдруг... Где моя тетрадь со стихами? Я в панике стала метаться по комнате, силясь вспомнить, где я её оставила. Вчера же ещё был при мне, а тут... Кто-то его украл. Но кто? Или я сама её обронила в школе? Может, я просто сама засунула тетрадь куда-то и теперь вспомнить не могу. Ладно, разберусь. Я поспешила на занятия. И тут меня словно обожгло -- одноклассницы стояли рядом с Маррен Кюрст и обсуждали содержимое тетради.

-- Эй, осторожно, обожжёшься ещё об эти строчки!

-- Стишки какие-то кривые. Что за грамотей их писал?

-- О-о-о, сопли через бумагу.

Мой дневник! Вот твари! Ну ничего, я им покажу ещё! Сара тотчас поймала на себе мой взгляд и метнулась ко мне.

-- Тихо, после уроков разберёмся.

После уроков... Как же! Хотя мне понятен её замысел -- не дай бог заметят, что мы тут разборки устраиваем, причём угрожая шилом одноклассницам, даже не спросят, кто начал. Насилу дождавшись, мы подошли к Тильде фон Штауффенберг, к которой перекочевал дневник. Сара подкралась незаметно и в следующий миг схватила её за волосы так, что Тильда лишь сдавленно крикнула. Она пыталась вырваться, но Манджукич держала её мёртвой хваткой.

-- А ну отдай! -- прошипела хорватка. -- Она твоя, эта книжка?

Тильда продолжала что-то жалобно пищать, а я незаметно достала шило и кольнула её в плечо. Она завизжала на весь класс, что привлекло внимание Хельги, нашей гренадерши. Она хотела было прийти на помощь, но внезапно ей наперерез бросилась я. Сбив Хельгу с ног, я вцепилась ей в горло.

-- Я тебе покажу, как всяких тварей защищать! -- шипела я, крепче сжимая пальцы на шее гренадерши и упираясь ей коленом в грудь.

Ей не хватало воздуха, она начала хрипеть. В этот момент она всё же изловчилась и смогла попасть мне пальцами в глаза. Я на секунду ослабила хватку, что позволило Хельге вырваться. Схватив свою сумку, она метнулась в коридор, жадно хватая ртом воздух. Я вновь испытала сладкое чувство триумфа. Этот ужас в глазах гренадерши я не забуду никогда. Эти безмолвные мольбы о пощаде, осознание, что я не шучу... Это стоит повторить! Примерно с той поры я взяла на вооружение принцип: реветь должны другие.