Инспектор Антонов рассказывает

Да-а. Все эти истории — богатейший материал для изучения характеров, но с точки зрения следствия стоят не очень много. Особенно если иметь в виду, что нужно торопиться и что все мои находки пока на далекой периферии. А центр, как можно догадаться, там, на пятом этаже, в изящной квартирке, а точнее, на кровати, которая там находится. Человек в форме вопросительного знака, неподвижно лежащий поверх мягкого одеяла в пододеяльнике.

Люди, подчас даже с самыми благими намерениями, иногда преувеличивают недостатки своих ближних. На языке философии это называется субъективным отражением объективной реальности. Поэтому чем больше минусов накапливается на данной единице, тем сильнее вырастает у тебя желание лично познакомиться с. этой единицей, чтобы понять, действительно ли она, как величина, настолько отрицательна.

Короче говоря, наведя некоторые справки, в тот же день, после обеда, я беру служебную машину и мчусь по дороге на Симеоново, обращая внимание по пути на весеннюю свежесть лесов, цветущие поляны, наполненный птичьим пением воздух и все прочие прелести, которыми доверху набиты детские хрестоматии.

Останавливаюсь на месте, где, по моим предположениям, должен находиться искомый сарай, но не обнаруживаю никакого сарая. Небольшой вишнево-яблоневый садик, утонувший в белом цвету, и кокетливая дачка. В общем, продолжение воспоминаний о первом букваре. Выхожу из машины, чтобы поподробнее изучить обстановку, и только собираюсь оглядеться с надеждой обнаружить следы таинственного сарая, как из дачки выходит высокий мужчина.

— Скажите, пожалуйста, кто вам нужен? — голос ясный и чистый. Голос прирожденного певца или оратора.

— Товарищ Филипп Манев.

— Это я, — отзывается мужчина и с готовностью приближается ко мне.

Вид моего служебного удостоверения ни малейшим образом не влияет на его доброжелательность и после обычного «пожалуйста» он ведет меня к двери.

У Филиппа Манева фигура, как у брата, и он очень похож на него лицом, хотя, может быть, за исключением двух вещей: лицо гораздо красивее — наверное, потому, что оно не такое серьезное, как у брата — и в то же время оно немножко испорчено тоненьким ободком из волос, который некоторые сегодняшние юнцы именуют бородой. Когда мы входим и Филипп предлагает мне потертое кожаное кресло, я неожиданно для себя обнаруживаю, что даже волосяное обрамление не в состоянии лишить привлекательности хозяина. Чтобы полностью убедить меня в этом, он улыбается ослепительной улыбкой, устремляет ко мне открытый взгляд ласковых карих глаз и замечает:

— Я еще со вчерашнего дня жду вашего приглашения.

— Зачем же отнимать у вас время? Вы ведь уже дали показания.

И чтобы переменить тему, я спрашиваю:

— Значит, это и есть «сарай»? Не так уж плохо для сарая.

— Так уж его окрестили, — объясняет Филипп, усаживаясь на кушетку. — Мама когда-то назвала его «сараем» из боязни, что его национализируют. Она, знаете, была из тех, кто, имея одну черепицу над головой, считает, что все равно ее национализируют.

Собственно, в этой дачке нет ничего особенного, и, по всей вероятности, она состоит из этого просторного холла, в котором мы находимся. Холл обставлен с претензией на артистичность — в углу штатив, на котором стоит бытовой пейзаж со старыми домами, еще несколько картин, висящих на стенах (две из них — жанровые, об остальных не могу судить, потому что ничего в этом не понимаю), одна стена целиком занята видами разных стран — альпийские вершины, тропические пальмы, Эйфелева башня и небоскребы.

— Вижу, вы любите дальние страны?

— Кто же их не любит? — чуть улыбается хозяин, поймав мой взгляд. — Только для таких, как я, эти дальние страны недоступно далеки.

— Ничего не поделаешь, — говорю тихо. — Сложная международная обстановка, нехватка валюты… Будем надеяться, что дела пойдут лучше.

— Будем надеяться, — соглашается Филипп. — А до тех пор одним — разглядывать фотографии, другим — разъезжать по свету…

— Вы имеете в виду своего брата?

— И его тоже.

— Но он ездит по делам.

— Я знаю. Но все-таки ездит.

— Вы, кажется, не очень привязаны к своему брату?

— Нисколько.

— А точнее?

— Как вам сказать… Конечно, он брат мне, и иногда я чувствую, что брат, но только иногда…

— Насколько мне известно, он вам помогал.

— Да, давал подачки. Марин помогает, как милостыню подает. Обо всем его надо просить, и притом хорошо просить, тогда он преисполнится чувства собственного благородства, раздобрится и подкинет какую-нибудь ерунду.

— А сами вы не брали, если он не подкидывал?

Хозяин испытующе смотрит на меня секунду, потом неожиданно начинает хохотать, смех у него звонкий, мальчишеский: