Инспектор Антонов рассказывает

— Слегка перепил, — скромно отвечает Киров.

— И наслушался бразильских мелодий, — дополняю я. — Нельзя ли и мне послушать эту «Бразильскую мелодию»?

— Конечно, можно, почему нет, — оживляется Моньо и встает, обрадованный возможностью ускользнуть от малоприятного разговора.

Он включает магнитофон, ставит ролик, поправляет слегка дрожащими, но опытными пальцами пленку и нажимает на пуск. В комнате начинают греметь энергичные такты какой-то самбы. Не так уж плохо, если бы не было так громко.

— Если можно, потише, — говорю. — И вообще, не как вечером.

— А, у вас был квартирант, — догадывается Моньо.

Он приглушает звук и снова садится на кушетку. Самба продолжает стонать о смуглых красотках и экзотических морях, насколько я разбираюсь в музыке. Губы и нос Моньо снова подрагивают, как будто стараясь избавиться от щекочущей их мухи. Легкий тик, который останется у него в память об излишествах юности.

— В сущности, откуда у вас эта слабость к громогласности? — спрашиваю я.

— Это слабость Спаса. Вероятно, со временем и я привык. По мнению Спаса, чем громче звучит, тем звучит убедительней.

— А почему вы избрали именно эту самбу в качестве «национального гимна»?

— Случайная находка. Наше логово — кафе «Бразилия», и, когда мы услышали эту «Бразильскую мелодию», мы решили, что это будет наша песня. Спас даже записал ее восемь раз подряд на одну ленту, чтобы не надо было каждый раз крутить ее обратно.

— Ловко придумано. А сейчас расскажите мне, с чего началась и чем закончилась вчерашняя гулянка.

— Ничего особенного. Как всегда. С той разницей, что мы были в меньшем составе. Мы должны были встретиться в «Бразилии», но Спас предложил мне выпить в домашней обстановке.

— Он вам предложил?

— Да. Ему как раз принесли две бутылки домашней сливовой, вот он и предложил выпить лучше здесь, чем ловить мух в «Бразилии».

Самба завершилась резким заключительным аккордом, однако тут же все началось заново. Восемь раз. Да поможет нам господь бог.

— А что стало с этими двумя бутылками?

— Что стало? Выпили. Два поллитра на двоих — не так уж много. Хотя, в сущности, главным потребителем был я. В одной бутылке осталось несколько глотков, но я осушил ее недавно с лечебной целью.

— Жалко, — говорю. — Хороша была, наверно, ракия.

— Да что там, ничего особенного, — отвечает Моньо, машинально поглядывая на две бутылки, стоящие на столе.

Я протягиваю руку к одной из них, просто от нечего делать, открываю пробку и нюхаю.

— Верно, — подтверждаю. — Ничего особенного. Обычная продукция.

Гашу сигарету, смотрю на часы, думая, не пора ли идти, и спрашиваю:

— А когда примерно кончили гулять?

— Не могу вам сказать точно, — смущенно улыбается Моньо, — теряю счет часам. Есть у меня такая особенность. До известного времени помню все, а потом вдруг как бы проваливаюсь в ночную бездну.

— Бывает, — соглашаюсь я. — И что последнее вы запомнили, прежде чем кануть в бездну? И сколько было времени приблизительно?

— Не могу сказать даже, — бормочет Моньо, и снова у него нервно подрагивает верхняя губа и нос. — Не ориентируюсь во времени. Треп, музыка, опять треп, опять музыка— все время одно и то же. Нет ориентира.

— Видите ли, Киров, ориентир у вас есть, и я настоятельно прошу вас воспользоваться им. Потому что в данном случае дело касается не жалобы соседа, а вещей гораздо более серьезных.

Рассказываю вкратце кое-что из истории с Асеновым, наблюдая в то же время за реакцией молодого человека. Игра с невидимой мухой на носу ускоряется, глаза начинают часто моргать.

— Так вот, обобщаю: постарайтесь вспомнить. У вас играло радио и с такой силой, что мертвый проснется. К сожалению, не тот, который нас интересует. Вы слушали вечерние новости, музыкальные и литературные программы — вот вам самый точный временной ориентир. Ну?

Продолговатое лицо Моньо еще больше вытягивается от явного усилия сосредоточиться. Вопрос лишь в том, что скрывается за этим усилием — желание вспомнить или отделаться от меня.

— Кажется, мы больше всего слушали заграничные станции, — решает соврать наконец Моньо. — Монте-Карло, или Люксембург, или что-то в этом роде.

— Лжете, — говорю я спокойно, — и притом глупейшим образом, что совершенно непростительно юристу. Вы же забываете, что ваше радио, кроме вас, слушал и ваш сосед.

Моньо стискивает зубы, понимая, что допустил оплошность.

— Извините, — говорит. — В голове у меня такая путаница.

— Понятно. Наведите у себя в голове порядок, я подожду. Только помните, что я ехал сюда не для того, чтобы прокатиться, и что с этой минуты вы несете ответственность за ваши показания. Не знаю, понимаете ли вы, но речь идет об убийстве.

— Кажется, последний выпуск новостей, который я слышал, был в десять тридцать…

— Кажется или вы уверены?

— Пожалуй, уверен. Во всяком случае, двенадцатичасового я не слышал. Последнее, что я помню, это какая-то передача о джазах… Помню ее, потому что сказал Спасу, что тот, кто говорит о джазе, ничего не смыслит в этом деле…

— А когда и почему перешли от магнитофона к радио? При такой-то роскошной «Бразильской мелодии»?