Инспектор Лосев

Изредка я поглядываю на хозяйку дома. Она сидит очень прямо, опустив глаза и перебирая на коленях концы платка, накинутого на плечи. Кажется, что она внимательно, даже благоговейно слушает разглагольствования своего супруга. А может быть, и в самом деле слушает, хотя ей это совсем не так нужно, как мне. Последняя мысль помогает мне самому взбодриться и окончательно прогнать подступающую дремоту.

– …Поэтому разрешите мне коротко очертить круг ее обязанностей и информировать вас о той специфике, которая имеется в работе именно нашего управления, – продолжает между тем Меншутин, развалившись в кресле и свободно перекинув ногу на ногу. – Итак. С одной стороны, мы связаны с большим числом учреждений и предприятий в самой Москве, а с другой – с большим числом сельхозуправлений по всей стране, а также с отдельными совхозами и колхозами, которые засыпают нас бесчисленными заявками и просьбами на сельхозтехнику и особенно на транспортные средства. Вот. Вы скажете: снабжение сельхозтехникой – дело объединений сельхозтехники, не правда ли?..

Действительно, я мог бы это сказать. Именно такая мысль у меня и родилась. Вот благодаря таким живым интонациям, которыми он, вероятно, будит на собрании своих слушателей, Меншутин не дает уснуть и мне.

– …И вы будете правы! – с необычайным пафосом и торжеством восклицает он. – Но дело в том, что у нас тоже есть кое-какие резервы, и мы призваны ими умело и мудро маневрировать, исходя, естественно, из государственных интересов, политической ситуации и деловой целесообразности. Вот требуемый сегодня уровень. Вы согласны со мной? – И, не ожидая от меня ответа, Меншутин все с тем же подъемом продолжает. – Ну, а что касается транспортных средств, то мы их получаем согласно специальному постановлению Моссовета из числа списанных в различных автохозяйствах, но еще вполне годных к эксплуатации в условиях сельской местности. Вот. Таким образом, работа наша, как видите, сложная, ответственная и весьма нервная. Вам же известно, я надеюсь, каков у нас спрос, не побоюсь даже сказать – голод на все это, не так ли? Вот. Просто рвут из рук, рвут на части. И с мест, замечу вам, прибывают не только заявки, просьбы, требования и прочие слезные челобитные, но и люди. Люди! – Меншутин поднимает палец и, сделав паузу, многозначительно смотрит на меня. Одутловатое, загорелое лицо его принимает выражение торжественной строгости. – Бумага, уважаемый Виталий Павлович, все стерпит, но человек на это не способен. Вот. А если этому человеку к тому же строжайше приказано, допустим, без самосвала или автобуса домой не возвращаться? Вы представляете, на что такой человек способен? Но к кому же он, как, впрочем, и бумага, прежде всего попадает? К секретарю. К нашей Верочке. Вот. Чувствуете ответственность? Чувствуете нервную нагрузку, а? И ей, Верочке, приходится выслушивать все просьбы и мольбы, ей приходится объявлять об отказе, а иногда и отбиваться от всяких подарков и ухаживаний. А ведь она и вообще недурна была, правда, Лизонька? Ну вот. Так этих подарков и ухаживаний было ой-ой сколько. Правда, Лизонька?

Елизавета Михайловна снова кивает и впервые за всю беседу подает реплику:

– Даже жениться предлагали.

И тонко улыбается при этом.

А я горестно соображаю, сколько же человек со всех концов страны нам придется проверить. Ведь вполне возможно, что как раз кто-то из них и оставил те самые следы у березок. Да, открывается новое и весьма важное обстоятельство. Ради одного этого стоило прийти в этот дом и столько времени терпеливо выслушивать его хозяина. Но теперь, кажется, мне можно взять инициативу в свои руки.

– Скажите, Елизавета Михайловна, – обращаюсь я к молчаливой хозяйке. – Вера не рассказывала вам о каком-нибудь человеке, который за ней ухаживал и ей самой бы нравился?

– Ах, Виталий Павлович, Виталий Павлович, – вмешивается Меншутин и укоризненно качает головой. – Вот опять вы не туда сворачиваете. И все-то вам самоубийство мерещится. Ну, я же вам уже говорил: забудьте этот вариант. Во-первых, самоубийцы оставляют письма. А Верочкиного письма ведь вы не обнаружили, не так ли? Во-вторых, для самоубийства нужны веские причины. Вот. Таких у Верочки не было и быть не могло. А любовь нынче на самоубийство молодых людей не толкает. Не тот век. Не тургеневские, знаете, нравы. Цинизм кругом, практичность. То есть я хочу сказать – у некоторой части молодежи. Вот. А у большинства – многообразие интересов, работа в коллективе, дух соревнования, творчества. Ну какое тут может быть самоубийство, помилуйте?

– Я не настаиваю на этой версии, Станислав Христофорович, – говорю я. – Но ведь слишком необузданная любовь может привести и к убийству тоже.

– Современный Отелло? – со снисходительной усмешкой осведомляется Меншутин. – Чепуха, мой дорогой. Прошли тургеневские времена, прошли и шекспировские. Я вам уже сказал: в наш рациональный век молодежь уже на это не способна. А вернее, от всего этого излечилась. Правда, Лизонька? – обращается он к жене.