Инспектор Лосев

Я соглашаюсь, усмехаясь про себя Гришиному витиеватому выражению. Но в принципе он прав. Такая каланча как я может вызвать опасение, а Гриша невысокий, щуплый, его можно не опасаться.

Итак, я остаюсь за углом сарая, а Гриша поднимается на крыльцо и не сильно стучит, скромно, деликатно, словно заранее извиняясь за беспокойство. Раз стучит, потом, переждав, стучит снова, все так же деликатно. После второго стука за дверью слышится возня, и немолодой женский голос сердито спрашивает:

– Ну, кто там? Кого еще принесло?

– Мне Полину, пожалуйста, – вежливо говорит Гриша.

Почему Полину? Надо же вызывать Федора! Значит, Гриша решил сделать это через Полину? Решил, наверное, что за дверью соседка, которая может не знать всех гостей. Тем не менее, я чувствую смутное беспокойство от Гришиной инициативы. Ведь условились мы не так.

В это время за дверью снова слышится какая-то возня, звякает замок, и дверь открывается.

На пороге, в тусклом свете горящей в прихожей лампочки, я различаю невысокую женскую фигуру в пальто, накинутом на плечи.

– Это вы меня звали? – доносится до меня возбужденный женский голос. – Ну, и что вам надо? Вы скорее, там гости у меня.

– Федю мне надо. У вас он, говорят.

– У меня? Ха, ха, ха! Кто это вам сказал?

Но Гриша не успевает ответить. На крыльцо выскакивает какой-то высокий, всклокоченный парень и, загородив собой Полину, с угрозой кричит:

– Я те дам Федьку! И он у меня еще заработает. А ну катись, пока не врезал. Да я вот…

Он порывается соскочить с крыльца, и я уже весь напрягаюсь, предвидя неминуемую драку, когда Полина повисает на руке у парня и жеманно говорит:

– Ну, Валечка, ну, перестань. Никакой Федька мне не нужен. Ты мне нужен! Ты. Ну пойдем, пойдем… – она увлекает парня за собой и холодно бросает через плечо Грише. – Так что никакого Федьки здесь нет и не было. Ясно вам?

Дверь с треском захлопывается.

В наступившей непроглядной темноте я не различаю даже Гришу, стоящего в нескольких шагах от меня.

Постепенно, однако, глаза привыкают, и я начинаю кое-что видеть. Гриша подходит ко мне.

– Соврал нам тот парень-то, – зло говорит он.

– Соврал или ошибся, кто его знает.

– Нет, именно соврал, – убежденно возражает Гриша. – Зачем только ему это понадобилось, не пойму пока.

– Ладно. Пойдем теперь к Федьке домой, – говорю я. – Час целый мы тут с тобой потеряли.

– Ну, может, и не совсем потеряли, – ворчит Гриша.

Ежась от пронизывающего ветра и окончательно продрогшие, мы добираемся наконец до «строения № 3». Огибаем его, находим крыльцо и, поднявшись по скрипучим ступенькам, с трудом разбираем корявую надпись белыми буквами на железном почтовом ящике: «Мухины». Значит, все верно. И мы стучим.

Тут мы ситуацию приблизительно знаем: жена, старуха мать, дети. Больше в доме никого не должно быть. Точнее, в этой половине дома, а во второй живет другая семья, и у нее отдельный вход.

На стук нам никто не открывает. И мы стучим снова, уже сильнее и требовательнее. Звонка мы в темноте так и не нашли.

– Ну, чего расстучались-то? – раздается за дверью суровый старушечий голос. – Чай, не в казенку стучитесь, а в дом к людям. Чтоб вам кулаки обломать, ироды! Кого надо, спрашиваю?

– Федора, – громко говорит Гриша. – Откройте, мамаша.

– Ну да. Конечно. Каждому открой. Нет его!

– Все равно откройте, мамаша. Нам с вами поговорить надо.

– Это кто же вы такие будете, чтоб со мной разговаривать?

Старуха упорно не желает открывать дверь. Но у Гриши ангельское терпение.

– С работы мы, – говорит он миролюбиво. – Из комитета.

– Какого еще комитета?.. – ворчит старуха.

Но, видимо, эта солидная рекомендация на нее действует. За дверью гремит засов, щелкает один замок, потом второй, и дверь наконец приоткрывается.

На пороге стоит низенькая толстая старуха в драной меховой жилетке, из-под темного платка выбиваются седые волосы, круглое лицо удивительно тугое и гладкое, сливой висит красный склеротичный нос.

– Тише галдите-то, – сердито предупреждает она. – Дитев только-только уложили.

– Ладно, ладно, не разбудим, – успокоительно отвечает Гриша. – Сами вот вы только…

– А ты не указывай. Я, чай, у себя дома, – обрывает его старуха.

Мы оказываемся в маленькой, тесной передней. Я чуть не задеваю головой низкий, потемневший от времени, дощатый потолок. В нос бьет какой-то горько-кислый запах, не то квашеной капусты, не то соленых грибов.

Старуха указывает нам на маленькую кособокую дверку в тонкой, словно фанерной стене. Когда я эту дверку толкаю, вся стена заметно содрогается.

Мы заходим в полутемную, обшарпанную комнату с грязными обоями, с прогоревшим матерчатым абажуром, свисающим с потолка над колченогим, покрытым старой клеенкой столом. У стен стоят три или четыре таких же стула и бугристая, с пружинным матрацем допотопная тахта, истертая и засаленная.

Старуха идет вслед за нами и останавливается в дверях, исподлобья буравя нас подозрительным, неприязненным взглядом.

– Ну, и чего надо? – спрашивает она.

– Нам Федор нужен, – вступаю в разговор я.

Старуха вздергивает вверх розовый, весь в седых волосинках подбородок и со злостью смотрит на меня.