Инспектор милиции

— Это тебе как маслом по сердцу,— ухмыльнулась она.— Погоди, мы на тебя управу найдем…

— Давайте не «тыкать»,— сказал я, едва сдержива­ясь, чтобы не сорваться.

— Завидуешь,— не унималась Сычова,— завидуешь, что у моего мужа был авторитет, а у тебя нету… Девок в свою компанию тащишь! — Она указала на Любу.— Знаем, для чего ты с ней в физкультурном зале запира­ешься…

Люба Коробова смотрела на нее, расширив глаза. — Сычова, не забывайтесь! — задохнулся я.

— Я тебе отвод даю. Имею право! — вдруг закрича­ла она во весь голос— Отвод даю! Граждане, товарищи, он меня специально засадить хочет! Интерес у него есть…— Протянула она руки к присутствующим: — По закону он не имеет права, Митьку извел…

— Маша, Маша, не лезь в бутылку,— загомонили ра­зом колхозницы.

— Напортишь себе!

— Так накадишь, что святых задымишь…

— Опамятуйся, дура!

— Все, поговорили! — сказал я громко. В комнате наступила тишина.— Будем составлять протокол.

Крик Сычовой сменился рыданиями. И пока женщи­ны успокаивали ее и отпаивали водой, я стал выяснять у Любы, как все произошло.

Дружинники, оказывается, караулили несколько дней. Все больше утром и вечером, после окончания ра­боты птичниц. Но впустую. Несколько работниц попа­лись с яйцами. Но это был пустяк: два-три яйца всего.

А сегодня днем идут они по дороге от птицефермы. Люба сразу заприметила, что впереди шагает Сычова. Да как-то не так. Руки неестественно растопыривает. На­гнали они ее, нарочно разговорились. Сычова все стара­лась отстать. Тут как раз проезжала машина с колхоз­никами в центральную усадьбу. Ребята остановили ее. Сычовой ничего не оставалось делать, как полезть с ними в кузов. Пробралась она к кабине, стала держаться за борт. И уже около самой Бахмачеевской шофер остано­вился почему-то, а затем резко рванул вперед. Ну, она привалилась грудью к кабине. И потекла из кофты яич­ница…

 

Я тебе отвод даю. Имею право! — вдруг закричала Сычова во весь голос.

Мы составили протокол, все честь по чести. На всякий случай я позвонил на птицеферму. Конечно, яйца оказа­лись ворованными.

Я колебался, что делать с задержанной. Пугнуть — как советовал Нассонов? Такую не запугаешь. Сколько раз сходило с рук. Еще больше обнаглеет. Наказать? Представляю, какую бучу поднимет ее муженек!

Я прошел в кабинет Ксении Филипповны и позвонил председателю.

Он попыхтел в трубку, покрякал. И спросил:

— Значит, много шуму наделал?

— При чем здесь шум? Хищение налицо. Вы бы слы­шали, как она крыла всех.

— От этого, положим, не умирают,— усмехнулся Геннадий Петрович, сам любивший крепкое словцо.— А вот воровство пресекать пора. Скажи, как это она ухит­рилась столько яиц в пазуху упрятать?

— Ухитрилась,— сухо сказал я.

— Коммерсантка.— Он помолчал.— А зачем, соб­ственно, ты звонишь мне?

— Ваше ведь задание выполнял,— в свою очередь усмехнулся я.

— Выношу благодарность перед строем.

— Спасибо.

Я медлил. Чувствовалось, что Нассонов тоже не хотел заводить дело далеко. Он откуда-то пронюхал, что Сычов слал на меня анонимки… Сычов лягается больно.  Повезу в райотдел,— сказал я.

— Как знаешь,— неуверенно проговорил председа­тель.— У тебя на руках законы.

Я положил трубку, досадуя на самого себя. Вот опять моя неуверенность! Ведь знал же, что разговор будет именно таким… Надо везти в райотдел. Так будет лучше.

Сычова села в коляску присмиревшая. Я взял с собой Коробову, и мы покатили в город.

Стояло золотое лето, обремененное густым разно­травьем, уставшее от жары и хлопот родить плоды. Степь выгорела. Ее желтые просторы недвижным ковром пролегли под солнцем. Ветер не тревожил сухую полынь.

Природа, казалось, дремала в послеобеденном полусне. Все ее звуки, все запахи выветрились. Только звенели шины по размягченному асфальту, мягко урчал двига­тель, да резко пахло бензином и жирной духотой гудро­на. В суматохе я забыл про Арефу и ругал себя, что ни­кого не предупредил задержать его: наверняка оборо­чусь за троечку часов.

В Бахмачеевском меня отчитал майор:

— Составил протокол, и пусть себе гуляет, пока про­ведешь расследование…

Я растерялся:

— Хотел, чтобы здесь. Объективнее… Скажут, что пристрастен,— оправдывался я.

Мягкенький недовольно хмыкнул:

— Тебе поручили участок, стало быть, доверяют. Ежели по каждому случаю к нам будут возить со всего района нарушителей, нам и двести человек не хватит штата в РОВДе. Закон знаешь?

— Так точно,— уныло ответил я.

— Так выполняй его строго. А то действительно кое-кому даешь повод…

Он замолчал. И я понял, что Мягкенький давно дога­дался, что автор анонимок на меня — Сычов.

— Что прикажете? — спросил я.

— Что прикажу? Отпусти Сычову. Сам отлично зна­ешь, что расследованию она не помешает.

— Слушаюсь…

— И еще лучше — отвези сам назад. По-деликатно­му. Вежливость, она в нашем деле не помеха. Неприступ­ней и крепче выглядеть всегда будешь.

Вышел я от начальника как ошпаренный. Сычова, не в шутку перепугавшись, опрометью метнулась из РОВДа, когда ей сказали, что она свободна. Домой ехать со мной отказалась. Рада была, что отпустили.