Инспектор милиции

Этот телефонный разговор меня удивил. И не только потому, что касался клубка дел и событий, засевших в моем мозгу и в моей душе.

Было все-таки удивительно каждый раз ощущать и слышать человека, так заинтересованного в людях, в их проявлениях и поступках.

Передавая через меня привет семье Денисовых, что она хотела этим сказать? От чего меня предостерегала?

Я и сам ведь не спешил с выводами, не торопил собы­тия. Может быть, даже излишне медлил.

И вообще для меня всегда мучителен окончательный выбор, окончательное решение. И даже тогда, когда я на что-либо все-таки решаюсь, потом еще долго сомнения и неуверенность истязают меня. Все время кажется, что для решительного действия надо было еще многое узнать, многое учесть, до чего я не дошел, не докопался. И это неучтенное представлялось главным.

Для Ксении Филипповны существовали прежде всего простые и ясные состояния: смерть и рождение, спокой­ствие и беда, бедность и обеспеченность, здоровье и хворь, честность и воровство, любовь и ненависть. Опи­раясь на них, она довольно точно охватывала сущность явления, сущность человека. А все остальное было блажью или шелухой. И, признаться, меня очень смуща­ло, когда Ксения Филипповна смеялась над слухами и разговорами о том, что исчезновение Маркиза — дело рук Чавы. Может быть, она была все-таки необъек­тивной?

Я терялся в догадках, чем вызвано поведение Ракитиной. А Арефа все не ехал и не ехал, и меня самого тянуло сесть на мотоцикл и отправиться на хутор. Не поехал я единственно из-за того, что мы могли разминуться.

Потом к сельсовету подкатила грузовая машина — старый колхозный «ГАЗ-53». В ее кузове шумели, горла­нили женщины. Я подошел к окну, чтобы лучше разгля­деть, что происходит. Брань все разгоралась, и я увидел, что на землю через борт кто-то старается стащить Сычо­ву, с красным от злости лицом.

— Товарищ Кичатов, Дмитрий Александрович! — громко крикнули с улицы.

Я узнал одну из моих помощниц — Любу Коробову. Пришлось выйти. Люба вместе с двумя ребятами-дру­жинниками держала за руки жену моего предшествен­ника, поливавшую их отменной руганью.

— Вот, задержали с поличным! — сказала Люба.

— Породистая несушка! Зараз полсотни яиц снес­ла! — крикнула одна из женщин, стоящих в кузове.

Вокруг засмеялись.

Опять Сычовы, пропади они пропадом! Ну и семейка!

— У-у, кирпатая! — зашипела задержанная на Любу Коробову, стараясь высвободить руку.— Рожа ни на что не гожа, так подалась к парням в дружину. Тьфу, пугало огородное!

Люба залилась краской. Только кончик носа и мочки ушей побелели от обиды.

— Сычова, прекратите ругаться! — строго сказал я.

— Чего она хватает! — огрызнулась та.— Пусть у завфермы спросит — мои это яйца, на трудодни…

— Врет,— перебила дружинница,— ворованные.

— Ах ты, шалава степная! — заорала Сычова.

— Прекратить! — рявкнул я.— Вы, гражданка Сычо­ва, не имеете права оскорблять представителя власти.

— В гробу мы видали таких представительниц… Ребята, помогавшие Коробовой, смущенно молчали.

То ли боялись злого языка Сычихи, то ли им было стыдно связываться с женщиной.

— Пройдемте,— кивнул я на дверь сельсовета.— Разберемся в спокойной обстановке.

— Пусти, говорю! — рванулась снова Сычова.

— Отпустите ее, Люба… Она сама пойдет,— спокой­но сказал я.

Сычова, освободившись от дружинников, пошла к дверям, широко расставляя руки. Тут я только заме­тил, что на кофте у нее застыли желтые подтеки.

Вместе с нами в комнату милиции набилось еще чело­век шесть колхозниц, ехавших в машине.

— Садитесь,— предложил я всем.

Станичники расположились, кто на стульях, кто на диване. Лишь одна Сычова потопталась на месте, но не села.

— Не может она сесть,— хихикнула одна из кол­хозниц.

— Почему? — строго спросил я.

— Боится, что яйца раздавит,— не унималась кол­хозница под смешки присутствующих.

— Отставить шуточки,— остановил я их и спросил у Любы: — Расскажите, как все произошло. С чем вы ее задержали?

— С яйцами,— ответила девушка.

— Где они?

— Под кофтой,— сказала девушка.— А вы отверни­тесь, Дмитрий Александрович… И вы, ребята, что устави­лись?

— Пошли, выйдем,— предложил я дружинникам. .

Мы вышли в коридорчик. Парни хихикали, перемиги­вались. Я видел, что им очень хотелось бы поскорее от­сюда удрать. В станице их теперь засмеют: с бабой свя­зались, да еще при каких обстоятельствах.

— Можно! — крикнула Люба.

На столе, на газете, высилась внушительная горка яиц, грязных, в курином помете. Несколько штук было раздавлено. Белая скорлупа заляпана белком и желтком.

Нарушительница сидела на диванчике, запахивая кофту, чтобы скрыть желтые разводы.

— Сорок четыре — это же надо ухитриться!

— Мне их выписали на трудодни,— мрачно твердила Сычова.— Спросите у завфермой.

— А почему тогда вы прятали их за пазухой? — спро­сил я.

— Не прятала. Сумку дома забыла…— отвечала она уже не так уверенно.

— Гражданка Сычова, давайте лучше начистоту. Вы эти яйца украли?

Она посмотрела на меня с ненавистью.

— Я спрашиваю,— повторил я.

— Не буду я тебе отвечать. Как бы ни сказала, все равно в каталажку меня отвезешь.

— Если надо будет, отвезу.