Инспектор милиции

Меня слушало от силы человек десять. Я посмотрел на Колю. Он напряженно вглядывался в шевелящиеся ряды голов, словно гипнотизировал, чтобы сидели спо­койно. Аудитория частью дремала, частью перешептыва­лась, делилась станичными новостями, перекидывалась шуточками.

Мой голос сник. Я вдруг вырвал из общей массы се­дую шевелюру Арефы Денисова. Он смотрел на меня пе­чально и, как мне показалось, переживал за меня, за ту неловкость, которая назревала неотвратимо.

Коля Катаев не выдержал и постучал карандашом по графину. Но этот тупой звон, вконец лишивший меня уверенности, только на минуту утихомирил станичников.

Когда я дошел до фактов, которые, по моему мнению, должны были заставить задуматься и охать слушателей (действие алкоголя на животных, на человека и печаль­ные, даже трагические последствия этого), появились первые дезертиры. Они, пригибаясь, потихоньку проби­рались к выходу. Дело окончательно проваливалось…

Я понял: надо спасать положение. Но как? Факты и цифры для них —пустая арифметика, абстракция, так же как и те истертые, читаные-перечитаные и слышан­ные-переслышанные фразы, которые я пачками выписал из книжек, брошюр и которые теперь не доходили до них. . Доконала меня спокойная реплика:

— Для чего же ее, растлительницу и совратительни­цу, продают, горькую-то? Пистолеты-наганы вон не про­дают…

Я споткнулся и стал. Как израсходовавшая горючее машина, окончившая свой бег по инерции…

Пропади пропадом тот час, когда я затеял всю эту историю!

— Рассчитывают на возрастающую сознательность народа…— ответил я с пафосом. И мой голос потонул в громе смеха.

— Пусти козла в огород! — ухнула какая-то женщи­на, теребя своего соседа, по всей видимости, мужа, за жидкий чуб.— Будет сосать, пока за вихор не оттащишь. Запретить ее!

— Прокуратурой запретить! Все женщины спасибо скажут!

— Ишь, все! — усмехнулся один из мужиков.— Нонче вы похлеще нашего прикладываетесь… Вовсю исполь­зуете равноправие…

Мужичка дружно поддержали. Кто искренне, кто из озорства.

Я, честно говоря, обрадовался передышке. И Коля Катаев понял, что надо накалить обстановку. Он не сту­чал по графину, с улыбкой смотрел в зал.

Что вопрос всех волновал, это чувствовалось. Всех за­девал крепко.

…Порыв мой был честный. Это был действительно по­рыв, в котором искренность, разум, наболевшее вырывались единым дыханием словно одна фраза, которую долго ищешь, пригоняя мысли и слова в четкий пучок чувства.

— Мне повезло,— сказал я тихо и кажется взволно­ванно, когда страсти, бушевавшие в моих слушателях, почти улеглись.— Мне повезло, что мой отец не погиб на войне. Это хорошо, когда у тебя есть отец.

Я вдруг увидел, что простые слова, обыденные и мои, совсем отличные от тех, которые я только что тарабанил с чужих страниц, заставили зал умолкнуть. И удивиться их простоте.

— И какая глупость, какая, черт возьми, жестокость по отношению к своему сыну оставить его сиротой в наше время. Вы знаете, о ком я говорю. Умирают от болезни, от старости, от несчастного случая, в конце концов герой­ски, на посту. Но от водки!..

Я захлебнулся волнением, перехватило горло. За­скрипели стулья: люди невольно оглядывались, ища вдо­ву Герасимова. Но ее не было. И они знали, что ее нет. Что она не ходит ни в кино, ни на концерты. Высматри­вали так, на всякий случай.

— Я знаю,— звучал мой голос в полной тишине,— что до сих пор в станице шушукаются. Обвиняют во всем меня. Но вы поставьте себя на мое место. Представьте себе, что могло получиться, не изолируй я Герасимова в ту злополучную ночь. Что могло произойти с его женой, ребенком? Что бы вы говорили тогда?

— Правильно сделал! — вылетела из зала репли­ка.— Перестрелял бы, это точно…

Я уже не думал о том, что надо говорить. Меня слу­шали. Внимательно и сочувственно.

— Скажу откровенно: впервые видел смерть. И вы поймите, каково мне? Это первый год моей работы.

— Как не понять!..— раздался все тот же голос. И я был благодарен этому человеку, хотя не мог разглядеть, кто он.— Правильно говоришь. И делаешь…

Речь моя потекла спокойней. Теперь не надо было чи­тать по бумажке. Особенно все оживились, когда я ска­зал, что пора кончать с самогоноварением, что сейчас не буду называть фамилий, но приму все меры, вплоть до привлечения к уголовной ответственности. Многие, как по команде, обернулись на тетю Мотю, сидевшую на сту­ле у входной двери. В станице отлично знали, что она большой мастер в этом деле…

Лекцию я закончил неожиданно для многих. Четверо­стишьем Хайяма:

Запрет вина — закон, Считающийся с тем,

 Кем пьется, что, когда и много ли и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить — признак мудрости, а не порок совсем…

— Ну ты чудак человек,— смеялся Коля Катаев, ког­да мы шли с ним через артистическую комнату после лекции.— Начал за упокой, а кончил во здравие!

В комнате налаживали реквизит и настраивали гита­ры приезжие артисты в ярких атласных одеждах.