Инспектор милиции

…Мы сидели с Ксенией Филипповной в маленьком холле гостиницы под колкими шуршащими листьями развесистой пальмы.

Администратор дремала за своей стеклянной контор­кой, тикали настенные часы, спал за окном город.

Во мне, наверное, говорила усталость, обида на самого себя за то, что не могу одним махом разделаться с уймой мелких дел, не могу справиться со всеми обязанностями, которые навалены на меня и которые я сам на себя навалил.

Ракитина поняла это по-своему.

— Конечно, трудно,— согласилась Ксения Филиппов­на, когда я выговорился до конца.— Было бы легко, за­чем тебе сидеть тогда на своем месте? Упразднили бы вас давно. Отчаиваешься ты попусту, скажу я тебе. С твоей колокольни действительно выходит, что вокруг одни беспорядки и творятся. Эх, мил ты человек, Дмит­рий Александрович! Смолоду тебе приходится занимать­ся этой человеческой непристроенностью и разными отклонениями. Ведь так можно веру в хорошее потерять. Ой, не сломаться бы тебе по неопытности, не уверовать бы, что все люди — воры, проходимцы и жулики. А если бы ты в артисты вышел? Подавай тебе одни аплодисмен­ты, цветы и прочую благодарность? И воспринимал бы ты всех людей по тому, хлопают тебе или нет. Но скажу те­бе, всем трудно хорошо свое дело делать. И даже им, артистам, приходится иной раз ой как несладко! Сколь­ко я их на своем веку перевидала, скольких мучений их насмотрелась! Мотаются по месяцу-два в автобусах, в холод и слякоть, из колхоза в колхоз. Ты думаешь, вез­де их апартаменты ждут с накрахмаленными салфетка­ми и люкс-номерами? Иной раз переночевать негде, куска хлеба перехватить некогда. А им киснуть нельзя. Ел ли артист, спал ли — никого не касается. От него всегда требуется хорошее настроение, улыбка во весь рот. Вот ты говоришь, что у нас в деревне не то, что в городе: любое дело неделями тянется. Верно. Не спорю. Но ви­дел бы ты нашу станицу лет этак двадцать пять назад. Батюшки! Нынешнее раем покажется, если сравнить. А будет еще лучше, честное слово! Вот Афанасий Миха­лыч то времечко вспоминал. Не переживи я все это сама, никогда бы не поверила. И мне тоже приходилось туго. Требовала от людей почти невозможного. Один раз по­жалела Крайневу, так сам слышал — едва за решетку не села. Сколько раз приходилось прятать доброту и жа­лость подальше от сердца. Случалось понапрасну оби­жать человека. Не по злому умыслу и незнанию, а пото­му, что каждый старался свое горе спрятать. Как-то в году сорок четвертом я так напустилась на Настю Самсонову, ну, у которой Лариска Аверьянова живет, за то, что та не вышла на работу. Осрамила перед всеми колхоз­никами. А как узнала, что в этот день ей, оказывается, пришло извещение, что старший сын погиб, места себе не находила. И показать свою слабость нельзя. А ночью, чтоб никто не видел, пришла к ней прощения просить. Наревелись мы с ней… Что и говорить — хлебнули горя. Если вспоминать все, что пережито, осталось бы лишь волком выть. Нет, жизнь пошла дальше. И радость ка­кая-то пришла.

— Тогда была война,— сказал я.— А теперь мирное время. Я вот в книжках читал да и родители рассказыва­ли, что в то время люди по-настоящему отдавали себя. И на фронте, и в тылу.

— Не все,— ответила Ксения Филипповна.— Человек во всякое время показывает, что он за птица. Думаешь, мало мародеров было, что нагрели руки на общем горе? Всякое встречалось. Так же как и нынче. Есть люди кри­вые, есть и прямые. Ведь из нашей станицы вышло нема­ло таких, которые высоко летают. Вот Афанасий Миха­лыч — уважаемый человек во всей области. У моей со­седки сын — маршал. Один из станичников за границей в нашем посольстве большой чин занимает. Как видишь, не важно, где ты родился и когда, важно, что у тебя в го­лове и здесь, на сердце. Да, вспомнила кстати,— она ти­хо рассмеялась,— Федю Колпакова помнишь?

— Нашего шофера, что ли?

— Его. Встретила на днях тут.

— Он ведь, кажется, в Москву собирался?

— Наверное, уже там. Встретила его на проспекте Ворошилова под руку с дамочкой. Глазам не верю — Федька это или нет. Баки до самой шеи, не то пиджак, не то пальто, с вздернутыми плечами. Представляет он мне дамочку. Законная, мол, супруга. Москвичка. А эта суп­руга лет на двадцать старше Федьки.

— Может быть, любовь? — Я улыбнулся, вспомнив наш последний разговор с Колпаковым. Вот, значит, ка­кой он избрал путь к должности шофера министра.

— Конечно, любовь. А как же! — смеется Ксения Фи­липповна. Стенные часы пробили три раза.— Ну, засиде­лись с тобой до петухов,— поднялась Ракитина.— Скажу я тебе напоследок. В любом деле можно потерять голову и изувериться в доброе. В твоем деле это проще всего. Так что расти в себе крепость и не бойся проявлять моло­дость. Доверяйся душе, доверяйся первому порыву. Оши­бешься— не беда. Зачерствеешь—тогда дело непопра­вимое.

25

Утром я встал, когда мои соседи по номеру еще спа­ли. Тихо прибрал кровать, умылся, оделся в Борькин костюм, попрощался с дежурной и заглянул к Ксении Филипповне. Она ушла еще раньше.