Инспекция. Число Ревекки

– Не надо вот. Они вон цельное государство себе получили, деньги им до сих пор выплачивают, субсидии разные, льготы. А нашим что? Кукиш с маслом. Товарищ Сталин намекнул, что советских пленных не бывает, а только предатели. Так тебе, деточка, и не представить, чем это нашим возвращенцам обернулось. Тетку Касю только ленивый не называл немецкой подстилкой, а потом Кате рассказывали, как мамка ее под немцами развлекалась, и в спину плевали, мол, последыш фрицевский, икра нацистская. А Катя, как назло, типичной ариечкой уродилась: глазки голубенькие, волосики светленькие, как снежок, кожа не загорает, а сгорает на солнышке. Вся в батю своего немецкого, да разве она виновата? Разве тетка Кася виновата, что угнали ее туда и надругались? Что ж, спрашивал ее кто-то, когда угонял в наймички немецкие? Ей потом в морду граждане хорошие плевали, что она остовка[25] поганая, своими руками немцам на заводах помогала, а она божилась, что только брак и штамповала. Еще неизвестно, чего они там больше наделали – пользы немчуре или наломали инструменту. Разве дед Степан, который и не еврей даже, виноват, что в окружение попал с перебитыми ногами? Непонятно, каким чудом в шталаге[26] выжил, вернулся стариком в двадцать два года. А его уже добренький НКВД ждал на проверочку. Если, не дай боже, в плен по доброй воле, когда иначе уже деваться некуда, – воинское преступление, изменник, значит. Приказ двести семьдесят, слышала?[27] Вот и мы о нем лет пять назад только услышали. Тогда-то, ясен-красен, не разглашалось. О таком кто правду скажет? Правда – она всем неудобная. У нас угнанных и плененных как звали? Недобитки, пособники, предатели. Четвертый сорт, слышала такое? А тетка Кася за свою жизнь наслушалась, какого она сорта. Как вернулась с той клятой Германии, даже на работу брать не хотели, мамка бегала, хлопотала, потом, помню, рассказывала, два раза устраивала ее в сельские конторы, да оба раза как до верхнего начальства доходило, кого взяли, так увольняли. Вступить потом не позволяли ни в говно, ни в партию, ни в институт, везде отговорки. А сколько семей поломано было, когда муженек узнавал, что женушка из бывших остовок. Я тебе как есть говорю, самое большее, о чем могли мечтать эти вот, которые из плена вернулись, – чтоб просто забыли о них. Но, – едко усмехнулась Раиса, – на лесоповале все сгодятся. Тетка Кася нам говорила, только мыслями о доме и держалась, чтобы вот, значит, дожить до возвращения. Дожила, всеми правдами и неправдами добралась до дома после войны. А потом вышло, что и не было того, о чем мечтала. Не осталось для нее прежней жизни, понимаешь? Всю жизнь свою страдала, дай боже! Ни единой улыбки за все годы, только смех раз в десятилетку, от которого кровь в жилах стыла. Хотя ей еще повезло: с младенцем на руках домой пустили, а там семья какая-никакая, старуха-мать приняла обратно. А знаю такие случаи, когда других брюхатых и на порог не пустили. У кого и вовсе дома поотбирали. Стучат они в свою дверь, а им в ответ знаешь что, деточка?

– Не знаю, – глядя в чай, проговорила Лидия.

– А им в ответ чужим голосом: «Вали, откудова пришла!» С ворованного жилья никого нельзя было уже согнать. Виню их, думаешь? Не выходит, потому как и тут сладости не больше было. Хоть и остались на родной земле, да всё ж под оккупацией немчуры. Выживали как могли, когда оказались с врагом рожа к роже. До войны на весь городишко тыщи две евреев едва набралось, после с десяток, может, вернулись, так троих в течение года и прирезали, потому что шибко громко требовали свое обратно. Никто не хотел отдавать то, что считал теперь своим. Вот тебе и победа над фашизмом, деточка. Его-то победили, а души, изломанные войной, уже не починить.

Женщина отставила чашку и вскинула голову на крепкой шее, неприятно уставившись прямо на гостью.

Лидия помолчала.

– У нас тоже порядок не сразу наладился, – тихо проговорила она, – многие до сих пор борются за причитающиеся компенсации по Люксембургскому соглашению…

– А мы о таких соглашениях и не слыхивали вовсе.

– И это для меня загадка. Я знаю, что во время войны к вашим военнопленным отношение было особое в самом отвратительном смысле этого слова, к ним относились вопреки всем положениям Гаагской и Женевской конвенций. – Лидия продолжала смотреть в свою чашку, голос ее хоть и звучал тихо, но речь была твердой и спокойной. – Именно вы должны были в первую очередь истребовать с Германии компенсации, как поступили западные союзники[28]. Насколько я знаю, мы уже выплатили больше шестидесяти миллиардов марок компенсаций. Почему Союз предпочел остаться в стороне от этого, я не понимаю, но Союз теперь в прошлом и сейчас дело сдвинулось с мертвой точки, по поводу ваших пострадавших начались переговоры…