Инспекция. Число Ревекки

– Но почему он? – все еще не понимала Лидия. – Почему из всех нацистов, кто остался в живых, именно его?

– Так это ж тот самый фриц, который из газовой камеры ее бабку вытащил, бабку Касю. По заступничеству зазнобы своей еврейской. Кася потом все рассказала внучке, Валентине, значит. А уже в старости совсем с ума сошла – истребовала у Вали обещание тому фрицу помочь. Наказала: «Помоги хоть делом, хоть молитвой». А Валька – форменная дура, – покачала головой Раиса, вспоминая племянницу, – наслушалась бабкиных бредней и навострила хвост в ту самую Германию. Но вишь, как помогла! Из жалости.

И она странно задергалась, всхрапывая. Лидия не сразу поняла, что Раиса вновь смеялась.

Прежде чем пораженная Лидия смогла хоть что-то вымолвить, все еще трясущаяся от смеха женщина произнесла:

– Оставайся у нас сегодня, куда на ночь глядя ехать? Постелю на диване.

* * *

Судя по всему, Хёсс уже был в той кондиции, когда я мог без опаски затронуть тему, которая и была настоящей целью моей поездки.

– В управлении я постоянно сталкиваюсь с двумя противоположными мнениями: кто-то считает, что евреев нужно сохранить в качестве рабсилы, тем более сейчас, когда положение на фронте, скажем так, изменилось, – я многозначительно посмотрел на Хёсса, он промолчал, но кивнул, – другие, напротив, категорично считают, что их необходимо уничтожить всех до единого. Вот Шпеер кричит, что нужно оставить им жизнь, чтобы наше производство сохранило былые объемы. И, между нами говоря, позволь мне тоже быть с тобой откровенным – о наращивании уже и речи не идет. Кальтенбруннер настаивает, что их нужно немедленно уничтожить, иначе они это сделают с нами сами, едва мы ослабим хватку. Рудольф, помоги мне понять, может ли здесь, в твоем хозяйстве, на практике сосуществовать политическая идея с экономической?

Хёсс усмехнулся. Несмотря на мои опасения, вопрос, судя по всему, не показался ему неудобным. Комендант молчал, но было видно, что молчание это вызвано его размышлениями над ответом, а не попыткой от него уйти.

– Я давно принял факт, что такие споры будут продолжаться бесконечно. И в зависимости от наших успехов на фронте, – он становился все более свободным в своих мыслях, а речь его все более протяжной, – эти два мнения будут по очереди превалировать… так сказать… друг над другом. А значит, я буду из раза в раз получать противоречащие друг другу распоряжения. Да… бывает, не успевает прийти приказ увеличить рацион для тех, кого мы используем на тяжелых работах, как тут же приходит следующий, да… а там строжайше предписывается не только прекратить заготовку дополнительных продуктов, но даже уменьшить норму. Уменьшить, значит… Мы уменьшаем, а на следующий день новый телекс: в обязательном порядке снизить смертность в лагере. Каково, а? Помню, получил такой от Глюкса, а у меня тогда статистика знаешь какая? А вот такая… Сто десять тысяч мы, кажется, приняли, да, точно… сто десять, значит, приняли, а около восьмидесяти тысяч умерли. Понял, да? И это я еще не включаю сюда тех, которых туда… в газ, значит, сразу же по прибытии – это отдельная графа. Так вот, восьмидесяти тысяч уже нет. Почему? Тиф, дизентерия, воспаления, истощение, производственный травматизм, а значит, сюда же инфекции, нагноения. Естественная убыль… ничего не поделаешь. А в телексе от Глюкса еще, значит, напоминание – что я несу личную ответственность за то, чтобы они оставались трудоспособными! Я… что… ну, пытаюсь сообразить, что делать, а тут уже летит депеша от Гиммлера – кормить их свежими овощами, а в особенности луком. Луком, понял?! Луком! – с язвительным смешком повторил Хёсс. – Где, черт подери, я возьму свежий лук и помидоры в январе в таком количестве?! А, вот еще… селекции больных тоже запретили. Лечите, говорят, и обратно на стройку или к станку. Вылечим одного – другой уже полбарака заразил, они же там как в муравейнике, сам видел… Да и где я столько врачей наберу? Пришлось начать комплектовать лазареты их же врачами… из числа заключенных, я имею в виду. Что еще я мог сделать? Ну, сократил количество перекличек, сделал внушение охране не поднимать заключенных ночью, меньше наказывать… С этим тоже были сложности, – признался он. – Сам понимаешь, в один момент заставить парней полностью поменять заведенные порядки… ну как это? Здесь особый мир, и приказы из Берлина не способны его враз изменить. Но, что самое паскудное, нам ведь еще начали присылать доходяг из других лагерей…

– Раньше в Дахау отправляли, – вспомнил я.