Инспекция. Число Ревекки

– У него блестящее прошлое, отличные характеристики, этого не отнять. Он воевал на передовой и получил Железный крест, говорят, даже лично вытащил двоих из горящего танка. Не знаю, насколько это правда, к нам его назначили весной, и разговора по душам у нас пока так и не сложилось. Думаю, и не предвидится.

– Весной? И меньше чем через год он встал во главе всего медицинского сектора? Однако! – многозначительно протянул я. – Габриэль, можно прямо спросить, вы завидуете его карьерному взлету?

Я с любопытством посмотрел на доктора, рассчитывая насладиться его смущением или возмущением, но ни того ни другого не отразилось на его лице. Вместо этого он задумчиво уставился на блюдце с кусочком сахара, поданным к кофе. Я понял, что он действительно раздумывал над вопросом, анализируя собственное отношение к Менгеле. Я не стал торопить Габриэля.

– Видите ли, – наконец произнес он, оторвавшись от созерцания сахара, – я не могу завидовать тому, чего не понимаю. Имея практически безграничные возможности, он занимается чертовщиной. И вот в этом я вижу преступление. В его исследованиях нет практической ценности, они не несут никакой пользы, они лишь дань его слепой вере в теорию превосходства расы, которой он бредит еще с университетской скамьи. Я знаю, что он изучал антропологию в лучших учебных заведениях Бонна, Вены и Мюнхена, и даже его диплом касался расовых различий. И здесь, в Аушвице, он получил то, о чем мечтает любой исследователь в мире, – абсолютный карт-бланш на все свои изыскания. И на что он тратит свою уникальную возможность? На доведение до слез несчастных близнецов, которых умерщвляет и препарирует!

Габриэль с искренним недоумением уставился на меня.

– И ведь он действует самостоятельно и с фантазией, он и вправду одержим своим делом. В подготовку и проведение каждого эксперимента он окунается с головой, требуя постоянных отчетов и докладов от своих ассистентов, чтобы подготовить свой собственный отчет уже для Берлина. Впрочем, считать идиотом одного только Менгеле глупо, – признал Габриэль. – Были тут еще два презабавных экземпляра, доктор Шуман и профессор Клауберг. Эти стремились найти эффективный способ для массовой стерилизации. Обоим Гиммлер дал зеленый свет для их исследований. Если отринуть весь сентиментальный флер, то сама по себе идея о том, что миллионы евреев и большевиков могут быть пригодны к работе, но при этом не смогут воспроизводить себя, безусловно, не лишена привлекательности в нынешних реалиях. Но способы, увольте…

Габриэль возмущенно выдохнул и поежился.

– Шуман подвергал мужчин воздействию больших доз радиации: он просвечивал их мошонки рентгеновским аппаратом. Спустя месяц после облучения некоторым он еще и удалял яички для изучения последствий. Но изучать там, откровенно говоря, было уже нечего, мне довелось осмотреть нескольких участников его экспериментов в десятом блоке: половые органы в страшнейших ожогах. А Клауберг специализировался на женщинах. Он впрыскивал им в шейку матки дрянь, которая вызывала закупорку фаллопиевых труб. Не буду грузить вас особенностями женского организма, но, судя по душераздирающим крикам из его кабинета, эта процедура сопровождалась сильнейшими мучениями. Живыми из его кабинета выходили не все, некоторых он там же на столе и приканчивал, чтобы тут же изучить еще не остывшие органы и влияние на них той гадости. Для многих эти эксперименты были мучительны еще по одной причине, ставшей совершенной неожиданностью для нас.

– Что за причина? – выдавил из себя я, не в силах скрыть отвращение в голосе от рассказанного Габриэлем.

Доктор задумчиво посмотрел на свои руки, затем потер подбородок. Мне показалось, что он подбирал слова, прежде чем ответить, что было удивительно: насколько я успел узнать Габриэля, он легко и непринужденно мог говорить на любые темы.

– Мне кажется, или вы действительно смущены? – спросил я, все-таки сделав глоток кофе, пока он окончательно не остыл.

– Пожалуй, что и так, – не стал спорить Габриэль. – Видите ли, как-то мы с врачами организовали пари, действительно ли они такие уж девицы легкого поведения, как о них принято говорить, ну, знаете, «еврейские шлюхи», по-другому к ним теперь и не обращаются. Нам хотелось понять, имеет ли это обращение под собой какую-то основу. Мы выбрали из партии около десяти девушек лет пятнадцати-шестнадцати и отправили их на осмотр. Все оказались невинны!

Габриэль многозначительно посмотрел на меня, сделав долгую паузу.