Inspiraveris. Верни меня

– Да. Эта вещь принадлежала мне, как и крест. Это подарок отца, принадлежавший моей матери. Я выбросил его, когда разозлился на Него. В озеро. Георг нашёл его и передал Луке, после его обращения, когда я заставил его оставить меня там, – медленно произносит он.

– Прости, я…

– Тебе не за что извиняться. Я не могу больше быть преданным этому подарку, а вот ты, – поворачивается ко мне, тянусь рукой к моей шее, дотрагиваясь до камней на кресте. – Он ждал тебя. И это мой подарок тебе, радость моя. Ты олицетворение прошлого, переплетающегося с настоящим и возможным будущим. Я…

Но не успевает он договорить, как двери открываются и несколько мужчин вносят ужин. Вэлериу убирает от меня руку и кладет её на стол. А я смотрю на него, на его лицо, сейчас выражающее ту же самую потерянность, которая есть и в моей душе. Он больше не таит в себе своих чувств, а показывает их мне.

– Я с радостью приму его, Вэлериу, – шёпотом говорю, пока мужчины расставляют блюда и наливают что-то в мой бокал. Парень поворачивается ко мне и, не обращая внимания ни на кого, берет мою руку и подносит к своим губам, оставляя на коже прохладный поцелуй.

А как же таить то, что может показать нашу слабость? Как же тайна?

Дыхание сбивается, когда он улыбается, продолжая держать мою руку в своей. Смотрит с восхищением и благодарностью в мои глаза.

Ох, нет, я действительно впустила его не только в сердце, а в своё сознание. В себя. Я влюбилась в него, потому что сейчас готова отдать всё, ради вероятности его ответного чувства ко мне. Готова убить любого, кто встанет на моём пути. Я хочу согреть его сердце своим, доказать любым способом, что любовь никогда не может быть предана. Любовь вечна и не таит в себе зла. Она дар, которым наградили меня. Она может быть моей смертью. Но сейчас же я даже не думаю об этом, смотря в его глаза, которые никогда не должны закрыться навечно.

Quadradinta septem

– Оставьте нас, – отпускает мою руку, отдавая приказ. – И желаю тишины.

Музыка моментально стихает, а я удивлённо смотрю на таких же обескураженных мужчин, как и я.

– Ты не против? – Вэлериу обращается ко мне, я только могу качнуть головой.

– Вот и прекрасно, – улыбается впопыхах собирающимся мужчинам с их инструментами и берет кубок.

Через несколько мгновений наступает полная тишина, где слышно потрескивание свечей на столе. Мы остаёмся одни, и смущение от этого единения выливается в дрожащие руки, которые я прячу под столом. Я не знаю, что сказать и как вести себя. А Вэлериу спокоен и даже не придаёт значения моему состоянию, никак не облегчает его. Нахожу единственный способ, не показать своего желания уже бежать от этой тишины, и накладываю себе еду. Хотя есть совершенно не хочется, но заставляю себя проглотить кусочки баранины и картофеля, пока он сидит и попивает из кубка кровь. Есть ли у нас какие-то общие темы, кроме войны? Вряд ли. Он шестисотлетний парень, а я восемнадцатилетняя современная девушка.

– Я не знаю, как вести себя сейчас, – слова сами вырываются из моего рта и повисают в воздухе. Откладываю приборы и поворачиваюсь к Вэлериу.

– Нет верного ответа на это, милая моя. Я ожидаю, когда ты окончишь трапезу. В моё время разговоры за столом считались неуважением. Принимать еду надо было в молчании и внутри благодарить за каждый кусок хлеба Его, – мягко улыбается он.

– Почему священник, Вэлериу? Как ты понял, что это твоё? – спрашиваю, немного расслабляясь, что его нежелание разговаривать со мной не относится именно ко мне, а к тому времени, в котором жил он.

– Это сложно объяснить. Я был обычным мальчишкой, играл с братом, ухаживал за ним, потому что мама рожала постоянно. Даже не могу вспомнить, когда она не была беременной. Это и убило её. Защищать себя от беременности считалось грехом, а женщины, кто готовил снадобья, выгонялись. Смертей женщин было много, но преподносилось это как дар божий, как освобождение от телесной оболочки и грехов. Так думал и я, – печаль омрачает его лицо.

– А как вы развлекались? – быстро меняю тему и рождаю на его лице улыбку.