Inspiraveris. Верни меня

– Констанца. Он влюбился в неё, когда встретил в лесу, недалеко от поселения именуемом уже Эллиаде. Наши мужчины дежурили там, искали, где прячут брата. Стена была открыта для входа и выхода. Но Василика… каждая женщина подвластна её силе. Она заставила Констанцу поймать Георга в ловушку. Затем её обратили, и она думала, что он мёртв, или же знала, что жив и покоится на дне озера. Столетия прошли, прежде чем она решилась продолжить род. Но всё же женская сущность берет своё. Желание материнства оно присуще любой женщине, на это требуется только время. Ничего не получалось у неё, одни потери детей, как и другие женщины потеряли возможность рожать. Василика разрешила Ионе вытащить Георга и показать ей, хотя это было опасно. Он передал нам послание, что Вэлериу спрятан у них и попрощался. Они вернули его к жизни буквально на пару дней, чтобы впоследствии убить, когда результат принес свои плоды.

– Мама говорила, что любила его… рассказывала о мужчине, которого убили… – шепчу, борясь со слезами.

– Вы плод любви, хотя недолгой, возможно, её и не было. Но что-то связывало Констанцу и Георга, ведь родились вы. Иначе как чудом вас нельзя назвать. И это должно вас радовать, – Петру подходит ко мне, сжимая ласково моё плечо.

– Как можно радоваться, если я всё видела? – качаю головой, всхлипывая. – Я видела, как его облачают в мешок, и хотела спасти. Нет ни капли радости, ведь всё настолько запуталось из-за них. Виноваты во всём только Вэлериу и Василика. Гордость и обида, желание мщения и ненависть друг к другу сотворили создания ночи и отвратительную реальность. Но была ли между ними любовь, Петру? Разве, когда ты любишь, не становишься на защиту любимого всеми силами? Разве, когда сердце бьётся ради одного, ты не отдашь своё дыхание за возлюбленного?

– Любви и не было, Аурелия. Была похоть, сильнейшая привязанность, сгубившая душу моего брата. Он жаждал любви когда-то, хотя себя отдал Богу. Он был иным, Аурелия. По рассказам Луки, Вэлериу был очень похож на вас. Ранимый, красивый, добрый и широкой души человек. Помогал всем и отдавал себя без остатка, сочувствие к каждому смертному наполняли его душу. Василика для этого и появилась в городе, чтобы он ослабел в своей преданности к Богу. Ведь по румынской земле ходили слухи о святом в городе Сакре. Отчего Василика так поступила с ним, мне не известно. Возможно, жажда власти, зависть, а, возможно, у неё были иные причины. Они, мужчины, ненавидят женщин, потому что именно женщина начала войну, разрушила уклад, который так долго создавался. Это не прощается.

– Отчасти я понимаю это. Правда, Петру, понимаю, но, скорее всего, я глупа, раз хочу только, чтобы это закончилось не побоищем и смертями, а иначе, – вглядываюсь в тёплые солнечные глаза и ищу в них чувство, сродни моему.

– Мы похожи с вами, – его пальцы касаются моей щеки, и он проводит по коже прохладным касанием, – мы чужие для них, Аурелия. Вы, потому что враг. А я, потому что не видел этого. Я лишний, как и вы. Они все знают больше меня, ведомы злостью, а я за пределами этого. Я не чувствую той палитры боли, что пережили они. Да, я желаю гибели Василике, как той, что сделала смертельный выпад в сторону моей семьи. Но только её.

– Но вы же один из них, – шепчу я, понимая всю боль в его глазах, сейчас передающейся мне.

– Нет. Я рождён в смутное время, но не помню его. Я создан уже после заточения брата и не знаю истины. Только догадки, сделанные по услышанным обрывкам разговоров мужчин и братьев. Никто не говорит со мной, как и с вами. Никто не принимает меня, как и вас. Никто не делится со мной, не доверяет. Я лишний, чужой, и это угнетает меня так же, как и вас. Поэтому я полностью понимаю ваше состояние.

Мне настолько жаль этого мужчину, ставшего таким не по своей воле. Эту печаль и муку в его голосе нельзя игнорировать. Сердце затопляется нежностью и сочувствием к нему.

Поднимаю руку, касаясь прохладной щеки, и улыбаюсь сквозь слезы. Петру удивлённо поднимает глаза, смотря в мои.

– Вы хороший, очень хороший. Вы слишком хороший, чтобы нести в себе зло. Вы полны доброты и раскаяния за то, что не делали. И я вас прекрасно понимаю. Мы оба жертвы обстоятельств. Благодарна вам, что так отзывчивы ко мне сейчас. Я на распутье и верю только вам, – тихо произношу я.

Его рука ложится на мою, и он закрывает глаза, словно сейчас собирается заплакать. Ведь его лицо кривится от муки, терзающей его душу. Сжимает мою руку и его губы касаются запястья, оставляя сухой поцелуй на коже.

– Спасибо вам, Аурелия, – открывает глаза, а я, кажется, не дышу, ведь такая ласка мне неведома. Никто с такой нежностью, мужской нежностью не относился ко мне. И это подкупает. Так подкупает меня, что замираю, когда он опускает мою руку в своей, а другая его рука проходится по моим волосам и застывает на шее.