Инсталляция (СИ)

— Конечно! — Гаврил кивнул верзиле и забрался к Генке в неуютную, полутёмно-сальную прихожую. Здесь, прямо на грязном линолеуме, сидели пять студентов, попирая спинами лысый кирпич. Будущие специалисты точных наук безжизненными голосами декламировали друг другу Данте в дрянном переводе. — Что с ними, Генк? Банька же по русской литературе и, пхе, словесности.

— Расширяет круг деятельности, — помрачнел Генка, разглаживая рукава на пёстром пиджаке, сшитом не то для бедствующего цирка, не то для бродячего театра. — Развивается, сука, как личность. Этим ещё ягодки. Я вон завалил роль Яго и до пересдачи буду служить хорунжим.

— Пан в курсе, что хорунжий это не лакей и не дворецкий? Кстати, он дома?

— Наверху кукует, дятел… Слушай, может, ты знаешь, чем Шекспир может помочь в карьере радиотехника?

Гаврил приосанился, сложил левую руку подковкой на груди и, широко взмахнув правой, пояснил:

— Каждый из нас сад, а садовник в нём — воля. Расти ли в нас крапиве, салату, иссопу, тмину, чему-нибудь одному или многому, заглохнуть ли без ухода или пышно разрастись — всему этому мы сами господа.

— Чё?..

— Будет чем выпендриться на корпоративе.

— На кружке колхозной самодеятельности! — разъярился Генка. — Почему никто не гонит этого не относящегося к производству гамадрила? Университет же, мать твою, Производства! Говорят, ректору вчера привезли шредер для жалоб на Баньку…

— Деканатские не справляются?

Генка одним вздохом выразил тщетность бытия и добавил:

— Ну на кой он им так сдался?!..

— Потому что каждой общности нужен свой нерв. Вот что ты вспомнишь через двадцать лет об этом месте? Игоря Баньку. Всё на этом свете стремится к вечности — и ЧГУП решил прийти к ней через Баньку. Ведь пока помним, обеспечиваем вечность… Не бог весть что, но каков бюджет, таковы средства.

Генка, слушая, повернулся к блёклому шкафу за спиной. Единственной, как заметил Гаврил, мебели на всю эту угнетающую прихожую. Занудно покопавшись в ящиках, Генка извлёк гаишный алкотестер, подсоединённый по телефонному проводу к какому-то сварочному аппарату с кучей индикаторов и кнопочек.

— Это что ещё за на хрен?! — взъерепенился Гаврил. Генка успел поднести трубку ко рту посреди «ещё». Индикаторы на плате тут же ожили, долго перемигиваясь жёлтым, красным и зелёным, и один за другим застыли на зелёном.

— О как… — почесал Генка затылок. — Ни под какими веществами не находишься…

— Что ты наделал?!

Генка стушевался, но ответил:

— Да тут правило, никого не пускать, кто под любым видом опьянения. Банька сказал, аппарат считывает не просто дыхание, а состояние разума. Всю известную наркоту почует что твой доберман…

— Твою мать, Генка!

— Не ори! Ну что я мог подумать, когда ты начал с серьёзным свиблом втирать какую-то ересь? Кто знал, что ты теперь так шутишь!

— Я не… да пошёл ты, Генка!

— Но дядь Гаврила… — поник Генка. Алкотестер он держал за телефонный провод — как мёртвую змею.

Гаврил отправил смачный плевок на бетонный пол возле пыльных ботинок Генки и рванул в соседнюю комнату. Дверь туго захлопнулась от сквозняка. Тут же потемнело словно в кинозале. Дезориентированный, Гаврил отступил на шаг, нащупал ручку, подёргал, но проклятая железка будто приржавела. Злость вымыло грязным потоком паники. Точно загнанный зверь он принялся дёргать злосчастную ручку, не думая звать Генку на помощь — не было для него больше никакого Генки; на месяц-другой точно. Ударив в дверь рукой, локтём, Гаврил упёрся в неё спиною и ослеп… снова.

По въевшимся в сетчатку кислотно-фиолетовым кругам он понял, что это вспыхнули внезапные софиты. Послышалось хрустальное гудение а-ля фрактальный космос. Когда аморфные аккорды обрели, наконец, мотив, всё стало понятно. Откуда некоторым клавишникам взбрело, что кривизну рук можно спрятать за психоделической тянучкой на синтезаторе?

Гаврил зажмурился, протёр глаза и увидел в мерцании дискотечных фонарей небольшую толпу, сгрудившуюся вокруг самодельной сцены.

На подмостках крутилось трое. Тип понеинтересней сидел за ноутбуком, служившим аудиокартой, и с сосредоточенностью лабораторного примата перебирал клавиши. Одет он был как стереотип о немецком учёном сороковых — зализанные волосы, скрывающий горло длинный белый халат и резиновые перчатки до локтя. Второй стоял за микрофонной стойкой и, идеально имитируя марионетку, неестественно и дёргано кланялся публике, подбадривая её поднятыми вверх ладонями: ему не хватало аплодисментов. На белом полотне за спиной вокалиста проектор высвечивал все картинки по запросу «абстрактные изображения». Ребята даже не потрудились скрыть браузер.