Инстинкт матери

И иногда я думаю: вот Максиму, по крайней мере, не приходится этого терпеть. Сначала я себе говорил, что уйти из дома было бы свинством, но теперь говорю, что уйти, может быть, и лучше. Ну, не надолго, а пока мама и тетя Тифэн не помирятся. Может, если я уйду на день-другой, они все-таки договорятся. Потому что я знаю: они ссорятся из-за меня. Мама сердится на тетю Тифэн, потому что думает, что я заболел из-за нее.

Но я‐то знаю, что совсем нет.

Я заболел из-за того, что съел немного той желтой сахарной пудры. Знаю, что нельзя было ее есть, но я действительно подумал, что это такой сахар, а я его обожаю.

Он называется сахар-сырец.

В кухне никого не было, чтобы за мной следить, и я зачерпнул полную горсть. Правда, потом я почти все выплюнул, потому что вкус был противный, но немножко все-таки проглотил.

Вот почему я заболел.

И тетя Тифэн тут ни при чем.

Вот я и решил уйти из дома. На денек, может, на два. А когда я вернулся, то все мне стали друзьями, и все снова стало как раньше.

Правда, без Максима, да.

Но все-таки как раньше.

Глава 50

Побег Мило привел в действие сигнал тревоги. Причем не у Летиции, где он уже трезвонил вовсю, а у Давида. И дело было не в Мило, и даже не в Тифэн или Сильвэне, а в самой Летиции, которая, по его мнению, была в ответе за неожиданное бегство Мило.

На самом деле Давида захлестнул приступ негодования, и справиться с ним он не мог. И точно сформулировать свои претензии к жене он тоже не мог. В глубине души он понимал, что именно упрямство и подозрительность Летиции, ее агрессивное поведение и последующие реакции стали основной причиной бегства Мило. И если после ухода полицейских он не выплеснул на жену это негодование, так только из-за присутствия маленького мальчика, которому не хотел устраивать лишних бед. Но в его уме, в сердце и в сознании поселилась уверенность: общение с Летицией стало пагубным для Мило.

Остаток дня он посвятил сыну, пытаясь окружить его всей нежностью, на какую был способен, а заодно не оставлять его наедине с матерью. Но бешенство сидело в нем и не давало покоя. Оно в узел закрутило внутренности, комом стояло в горле. Всю вторую половину дня и весь вечер он старался максимально избегать контактов с женой, не будучи уверен, что у него хватит сил сдержаться, если она с ним заговорит. Он боялся, что очередной ссоры точно не избежать, если не сдержится и выскажет все, что думает по этому поводу, да еще прибавит, что наблюдал за ней все эти дни.

Наблюдал за параноидальным бредом, который побуждал ее поверить в то, что Тифэн хотела убить Мило.

За невыносимой обстановкой, созданной в их семье и доме подозрениями Летиции.

И за презрением к нему, которое она выказывала, видя, что он не согласен с ее мнением. А она в своей правоте была уверена!

Не считая уже всех ложных обвинений и этого ее упертого вида… Ох уж этот упертый вид! Иногда так и хотелось дать ей затрещину и объявить беспощадную войну против всех уцелевших демонов из прошлого, которые нынче, больше чем когда-либо, мучили его жаждой отмщения.

Давид был на нее сердит. Он ее не узнавал, он сомневался в ней и не понимал ее. И завтрашняя перспектива оставить с ней Мило, когда он уедет на работу, только усиливала враждебность по отношению к ней.

– Ты что, сторонишься меня? – вскрикнула она, когда Давид инстинктивно отпрянул от нее в кухне.

Она проходила мимо, и ему вовсе не хотелось с ней соприкоснуться. Он стиснул зубы и решил не отвечать. Прополоскав стакан водой, он налил туда апельсиновый сок, чтобы отнести его Мило на второй этаж.

– Давид, я с тобой разговариваю! – грубо настаивала она, не отставая от него ни на шаг. – Ты меня сторонишься?

– Оставь меня в покое, Летиция, – со злостью выдохнул он.

Она в ответ вызывающе расхохоталась:

– Уж не сплю ли я?

Она уже приготовилась к очередному словесному параду, к крикам о несправедливости и требованиям ее выслушать, понять и поддержать, но Давид резко обернулся и не дал ей разразиться длинной тирадой: