Институт благородных убийц

Я промолчал. Но внутренне я был уже почти согласен с мамой. И скрупулезно перебирал все риски. Квартира обременена другими собственниками? (Но мама видела документы. Старуха — единственная владелица.) Оплошности в договоре, которые сыграют против нас? (Но мать заключила сделку у нотариуса. Тот заверил завещание, составленное старухой.) А вдруг бабке предстоит прожить еще пятнадцать лет? Тогда по договору нам придется обеспечивать ее все это время. Неизвестно, как долго мы должны будем скидывать наши запредельные заработки в горнило бабкиного благополучия. Ох, как же это страшно.

Старушка оказалась суетлива, но любезна. Сама налила нам чаю и улыбалась застенчиво. «Я просто хочу дожить свои дни спокойно. Чтобы рядом был кто-то, кто и в квартире уберется, и давление измерит, и в поликлинику проводит», — сказала она мне и потупилась.

«Что это вы, Зинаида Андреевна, удумали? — преувеличенно жизнерадостным голосом отчитала ее мать. — Какие еще последние дни? Вам еще жить и жить».

Но та лишь грустно покивала головой. Меня коробило, что мать лебезит перед старухой, старается предупредить каждое ее движение и нарочито веселится.

«Видишь, как она уже плохо ходит, — громко прошептала мать, когда Зинаида Андреевна вышла, — ей, наверное, уже недолго…» На мое шиканье, которое она истолковала неправильно, мама лишь махнула рукой: «Да она и слышит не ахти, так что не стесняйся».

Зинаида Андреевна принесла фотоальбом и стала не спеша листать перед нами страницы, с которых на нас смотрели испуганно и напряженно ее родственники.

«Все уже мертвы, — сказала старуха. — Последней я потеряла сестру, двадцать лет назад».

Мы вежливо помолчали. В сереньком прошлом старухи не обнаружилось ничего яркого. Почти всю войну, которая настигла ее девочкой, она провела относительно спокойно под Челябинском, с тридцати до пятидесяти работала бухгалтером на одном и том же хлебном заводе в Петербурге и по-настоящему серьезных потрясений в жизни, судя по всему, не знала. Ее единственный племянник Саша в Канаде, другой родни у нее нет.

Мне понравился снимок молодой Зинаиды; судя по всему, шестьдесят лет назад наша старушка была вполне себе ничего. Но сегодня никто не смог бы распознать в этой тучной бабке смеющуюся тростиночку с карточки.

Мы расстались почти друзьями. «Милый, надеюсь, я не доставлю тебе много хлопот», — сказала Зинаида. Когда мы выходили, лицо у меня аж свело судорогой из-за того, что на нем так долго держалась вымученная улыбка. Мама свою улыбочку тоже сняла, как сдернула, и вдохнула глубоко.

Хоть Зинаида и грозилась меня не обременять, уже через несколько дней визиты к ней стали мне, мягко говоря, в тягость. Возможно, матери словосочетание «уход за больным» рисовало в воображении картинки наподобие той, где улыбающаяся сиделка читает на солнечной террасе книжку доброй маленькой старушке в платочке, но на проверку старость оказалась омерзительна. Зинаиду как подменили, и она стала шумной, несговорчивой и коварной. Искусством издевательства она владела в полной мере. Стоило мне появиться у нее, как она принялась орать на меня по поводу и без, и уже через полчаса моей вахты звучала сакраментальная фраза, что мы хотим ее уморить. Я варил кашу под аккомпанемент ее причитаний — из принесенных мною покупок ни одна не устраивала ее в полной мере — и молчал, понимая, что на меня надвигается что-то тяжелое и необъятное, чему я еще не знаю названия. Безнадежность — самое подходящее определение для ситуации, в которую мы попали.

Зинаида звонила мне по нескольку раз на дню, выдумывала себе сердечные атаки и приступы мочекаменной болезни, чтобы заставить меня приехать во внеурочное время. После того как ее невинную шалость раскрывали, она обычно смущенно улыбалась: «Показалось, Севочка, бывает». Не сразу я сообразил после одного из таких ее звонков вызвать скорую, которая, смотавшись к Зинаиде вхолостую, открыто обвинила ее в плутовстве и пригрозила, что больше не приедет. Это на какое-то время приструнило мою подопечную, но вскоре она нашла выход, и вместо мнимых хворей у нее появились другие приемы. Отныне она звонила мне, чтобы заказать очередную безделицу, без которой, по ее словам, ей было не выжить. Вот тут-то и стал краеугольным камнем в нашем договоре пункт о том, что мы обязаны обеспечивать нашу подопечную всеми необходимыми благами для «поддержания ее жизнедеятельности на достойном уровне». Что есть «достойный уровень», трудно было определить наверняка, и закон в данном случае, хоть и был довольно туманный, клонился тем не менее на сторону Зинаиды. Меня удивила, конечно, метаморфоза, произошедшая с нашей милой старушкой, но поскольку я изначально с опаской смотрел на нашу затею, то решил относиться к трудностям философски. Получалось плохо.