Институт репродукции

Не знаю, какой реакции они от нас ждали. Наверняка думали еще сильней напугать. Но только результат получился обратный. Толпа дружно ахнула, взревела, и резко, единым гигантским движеньем рванула за угол. Размахивая досками, ломами, лопатами, ножами, гаечными ключами. Некоторые спотыкались и падали. Но люди, не останавливаясь, бежали дальше по их телам. Думаю, бежали и те, кто вовсе даже не хотел никуда бежать. Лично я, больше всего на свете, хотела вернуться к маме. Мне была абсолютно невыносима мысль, что она лежит там сейчас, совершенно одна, на голой земле. Но ясно было, что попробуй только я повернуть назад, и меня тут же затопчут. Теперь ни у кого из нас просто не было выбора. Потерявшая человеческий облик толпа несла нас вперед, и, если б кто замедлил шаг, немедленно б растоптала.

Кстати, хромого Оскара затоптали б уже сто раз, не охраняй его все время с боков ребята из «восемнадцатого». Я тоже пару раз чуть не упала – и каждый раз думала, что всё, даже если останусь жить, ребенка наверняка потеряю. Но оба раза меня подхватывали с двух сторон чьи-то сильные, крепкие руки. Во второй раз, я умудрилась, скосив глаза, разглядеть, что это были «тимуровцы», но не сразу уразумела, что это была вовсе не случайность. Скауты АНРПЦ сновали в толпе, точно лейкоциты в потоке крови – поддерживали, подхватывали, не давали упасть. Думаю, только благодаря им удалось уцелеть мне и Косте. Ведь у нас у обоих был смещен центр тяжести.

И мало кто заметил, как откуда-то с крыши дестиэтажки на Юрьевском, птичкой слетела, похожая на изломанную куклу, человеческая фигурка.

– Ха! – выдохнул за моей спиной Пашка. – Они думают, у нас снайперов своих нет!

Почти безоружные обезумевшие люди расшвыривали охрану, штурмом брали грузовики, разрезали на лоскутки толстые полотна брезента, запрыгивали внутрь, ссаживали, передавая друг другу закоченевших обитателей сектора Д, растирали им руки-ноги, укрывали снятыми с собственных плеч шубами и пальто, оттаскивали в сторону, уводили подальше отсюда переулками, грузили в свои машины и авиетки, разбирали по домам стариков, больных, матерей с маленькими детьми…

И все это – на фоне рукопашного боя, ни на миг не затухающей перестрелки, частично, правда, происходившей в буквальном смысле «в верхах». Во всяком случае, каждый обнаруживший себя вражеский снайпер, похоже, недолго заживался на этом свете.

Но дрались все же не мы, не интеллигенция. Дрались профессионалы. Мы же, если нам не везло, просто падали жертвой. Как, например, моя мама.

Впрочем, что я! Моя-то мама вовсе не пала жертвой! Наверняка она, как всегда, точно знала, что делает. Просто она совершенно сознательно решила геройски погибнуть!

Как всегда, ни о ком из нас не подумав.

Ближе к утру в воздухе потеплело. Бой к тому времени совсем уже стих. Большинство людей – те, кто еще был на своих ногах – разошлись. Остались брошенные, покореженные остовы грузовиков, трупы, тяжелораненые. Несколько человек оплакивали мертвых, и пытались хоть чем-то помочь живым. В основном это, конечно, были скауты АНРПЦ. Тут-то и выяснилось, что большинство из них, среди прочего, прошли не слабую медицинскую подготовку. Скауты перевязывали раны, накладывали жгуты, сооружали шины из подручного материала.

Крупными хлопьями повалил мокрый снег. Достигая земли, он таял, превращаясь в слякоть. которая, смешиваясь с кровью, приобретала грязно-розовый цвет. Мы все топтались в этой грязно-розовой жиже, чувствуя, как она проникает сквозь неплотные швы в нашу осеннюю обувь.

И вот тут-то, сверкая мигалками, и оглушая сиренами, подъехали «воронки», и, что более ценно, «скорые». В них загрузили всех, кто еще не успел или уже не был в состоянии уйти. Наши к этому времени все уже благополучно скрылись с места происшествия, включая упиравшегося Костю и безутешного Оскара. С ними я отправила в Яхромку Давида с Анджелой и маленьким Арсиком, и несколько их самых близких друзей. Много людей мы взять не могли, нас и самих ведь в доме немало.

Я осталась с мамой, справедливо рассудив, что беременной мне, скорее всего, ничего не сделают, а зато всем остальным могут, и даже очень.

У мамы в лице не было ни кровинки. И я все никак не могла понять, дышит она вообще, или нет. Но пульс-то у нее точно был – я все время проверяла. Не на запястьях, нет, запястья были жесткие и холодные. На сонных артериях.

Охранять меня остался «тимуровец» Коля. Моим он сказал, что за меня могут не беспокоиться. Потому что, хотя ему еще только двенадцать лет, у него черный пояс по карате, и стреляет он лучше всех в отряде. А что лет ему мало, так это же хорошо. Лишний раз не станут доебываться.

Но к нам никто особо и не вязался. Только проверили документы, и без звука позволили мне ехать с мамой в больницу. Фельдшер – девочка моих лет, может, даже из моего медучилища – надела ей на лицо кислородную маску, подключила аппарат, я простилась с Колей, и мы поехали в Склиф. А снег все шел, и вокруг все становилось белым, свежим и чистым.

*