Институт репродукции

Впрочем, Костя это быстро просек, и научился с этим справляться. Начал кормить меня с ложечки. Костя это называл: «кормить мальчика». Мол, дело тут вовсе не во мне, а в мальчике, который сидит у меня внутри. Мол, хорошо, я не хочу есть, но я-то большая. А мальчик маленький, ни в чем не виноватый, и наверняка голодный. Удивительно, но то ли вся эта чушь срабатывала, то ли просто мне хотелось побыстрей отвязаться от Кости, но я послушно открывала рот, и проглатывала очередную ложку, даже не вдаваясь чего, и не прерывая при этом какого-нибудь основного занятия – одевания, купания, шлепанья, укладывания спать. Так Костя и бегал за мной по всему дому, пока тарелка не пустела.

Поил меня Костя тоже из ложечки. Ну, то есть он пытался сперва из чашки. Но я то и дело, борясь с подступающими слезами, непроизвольно стискивала изо всех сил зубы. И вот, таким образом, однажды нечаянно откусила, и чуть не проглотила край чашки.

Переодеваться на ночь мне тоже казалось излишним. Так что, если б не Костя, я бы каждый вечер засыпала не только одетая, но даже и в обуви. Но он ежевечерне терпеливо раздевал меня, практически уже спящую, так и упавшую от усталости на кровать, в чем была. Утром же, ничего не поделаешь, приходилось одеваться обратно. Голой-то по дому не походишь – тем более, когда всюду дети.

На взрослых мне было как-то плевать. Они ведь уже большие, и сами могут о себе позаботиться. Могут и отвернуться, если им что-нибудь не нравиться.

На девятый день в доме собрались только самые-самые близкие. Надо было решать, как жить дальше. Хотя мне-то казалось – чего тут решать? Живем себе, и живем. Мама ведь и раньше часто куда-нибудь отлучалась. Ничего ведь, справлялись.

Когда все уже выпили, и закусили пирогом с капустой и творогом, испеченным лучшей маминой подругой тетей Верой, подняли первый вопрос – как теперь быть с детьми?

Под детьми подразумевались Варька, Васька и Таня. Мы, трое старших, вполне уже взрослые, и даже семейные, под это определение явно не подходили. А Глебушка, который боролся за свою жизнь в больнице, в расчет, похоже, и вовсе не брался.

– Я бы хоть сейчас взял к себе Танечку, – мечтательно произнес Алеша, нежно прижимая дочку к себе.– — Такая она лапушка, такая она моя! Да вот невеста моя ни в какую. Говорит, такой маленький ребенок такая большая ответственность! Нам же еще доучиваться надо, на ноги становиться. Не век же у родителей на шее сидеть. Так что… Но деньги я, конечно, буду на нее давать, как и раньше. Как только что заработаю, так сразу… Вы не думайте!

– Если тебе невеста позволит, – ввернул Гриша ехидно.

– Ой, да откуда она узнает! Я ей про заработки свои не говорю никогда ничего! Она так и думает, что у меня одна стипендия аспирантская есть. А у меня на самом деле и переводы, и редактура… – последние Алешины слова потонули в общем смехе.

– Короче, бедный ты, и бедная невеста твоя. При таком раскладе, помоги Г-дь вам обоим. Но только с чего ты взял, что кто-нибудь отдаст тебе Таню? – сказала я, когда все, наконец, отсмеялись.

– Ну, у нас-то с женой все проще, – немедленно перебил меня Ваня. В своем черном концертном костюме он казался гораздо старше, суше и строже того отвязного музыкант в джинсах и рваном свитере, что вечно сваливался к нам, как снег на голову, без предупреждения. – Она, конечно, тоже не в особом восторге, но раз уж так вышло… Короче, я готов хоть сегодня увезти Васю с Варей. Пусть только кто-нибудь соберет быстренько их вещи.

Близнецы изумленно уставились на него.

– Жить у вас? Но это же еще дальше от школы! – ахнула Варя.

Ванина семья жила в фешенебельном коттеджном поселке под Звенигородом.

– Да, как же наша школа? Ты сможешь нас туда по утрам возить? – спросил Вася отца.

– Школа? Хм-м, – Ваня явно не был готов к такому вопросу. – Ну, школу вам, по всей вероятности, придется сменить. Ничего, не страшно, будете ходить в другую. Правда, у нас в поселке дети в основном еще маленькие, поэтому своей школы еще нет, но наверняка ж есть какие-нибудь в Звенигороде.

– Какие-нибудь школы есть и в Яхромке, – заметила я. – Но мама хотела, чтобы Варька и Васька учились в этой. Там они и будут учиться. И вообще, я не понимаю – у нас что тут, аукцион? Почему вообще встал этот вопрос? Куда и зачем должны идти дети? Чем им здесь плохо? У нас же есть дом! Разве мы все, совместными усилиями, не в состоянии заменить им мать? Которая и при жизни (заметим в скобках), довольно часто отсутствовала? Что вообще так уж прям изменилось с маминой смертью?

За столом воцарилась полная тишина.