Институт репродукции

Не то чтобы я сильно расстроилась. Беременность, считай, доношенная, где-то тридцать семь плюс, а я, между прочим, не меньше Костя, порядком уже устала от всей этой фигни. Ну просто, когда все уже распланируешь, а тут надо заново все придумывать…

Просто мне не хотелось неразберихи. Но уж тут ничего поделаешь, как фишка ляжет. Жизнь такая, брать приходится, что дают.

Весь день я бродила по дому, то и дело останавливаясь, и цепляясь руками за стены, столы, стулья и прочие стоящие на пути предметы, начинала возле них ритмично раскачиваться. Схватка заканчивалась, я отпускала стену, край кровати или стола, и топала дальше, стараясь как можно больше дел успеть переделать за это последнее оставшееся мне утро.

Иногда я постанывала, тянула басисто «ы-ы» или «у-у» – низкие звук способствуют раскрытию шейки матки, тогда как высокие, наоборот, ее зажимают. А вот петь, как в свое время Марфа, я не могла. Ну, вот абсолютно мне почему-то не пелось.

Народ вокруг поглядывал на меня сочувственно, спрашивая иногда: «Что, Настя, больно?». Я в ответ или махала рукой – иди, мол, на фиг, не до тебя сейчас, вот схватка пройдет – отвечу. Или, если к тому времени уже слегка отпускало, говорила: «Нормально, все идет как надо, не волнуйся. На самом деле не так-то уж и больно.» И человек успокоено улыбался, шел по своим делам, оставляя меня наедине с моими проблемами, решить которые все равно был не в состоянии. Ну, в самом деле, никто ж за меня не родит, верно?

Одного только Костю не удавалось мне провести. У него тоже было полно своих дел, у каждого из нас в доме существовала своя ежедневная утренняя рутина, и Костя не то чтобы побросал немедленно все, ради того, чтоб таскаться следом за мной и стонать на пару.

Однако если пути наши в доме случайно пересекались, и Костя видел меня раскачивающейся у стенки, то он, ни о чем не спрашивая, просто подходил, и клал мне руку на поясницу. И мне сразу же становилось в миллион раз легче. Каким-то образом он забирал мою боль себе. Я благодарно улыбалась ему, и мы опять расходились в разные стороны.

Надо сказать, я сама прекрасно знаю все эти точки. Сама себе то и дело надавливала их кулаками, да и Марфа не раз пыталась мне их промассировать. Но то ли сил у нас не хватало, то ли уменья, и не то чтоб совсем уж не помогало, но такого вот полностью анальгезиющего эффекта у нас с ней ни разу не выходило.

Часов в девять вечера я все же не выдержала, и набрала тетю Веру. Рожать в одиночку при полном доме народу и куче детей в мои планы не входило. А уже хотелось забиться куда-нибудь в угол подальше, и отключиться там от окружающей суеты.

Сперва тетя Вера отнеслась скептически: «Что, всего тридцать семь недель? И каждые пять минут схватки? А из чего следует, что не ложняки? Да ладно, не физди, точно ты сама не знаешь, какие они бывают, первые роды! Что мне теперь, на неделю к тебе переселиться, что ли?»

Но прослушав пару раз мои жалобные «Мммы-ы!» вместо ответа, сказала, что ладно, пожалуй, все-тки заглянет на всякий случай. «Чем черт не шутит! Что-то ты мычишь больно жалостно!»

Тетя Вера приехала в Москву много лет назад, откуда-то из далекой глубинки. В домашнее акушерство она пришла из официального. Но не московского там или питерского. После училища ее распределили в крохотную райцентровскую больничку, где врач-акушер пил запоем, и из дому извлечь его удавалось лишь на экстренное кесарево, предварительно вылив ему на голову пару ведер воды.

– Я ж поначалу была – прямо как теленок, ей-Б-гу! Наивны-ыя! Звоню доктору домой: «Иван Палыч, у нее тазовое!» А он мне: «Ух ты, как интересно! Ну, примешь когда – расскажешь, как было!» Сперва чуть что, все в книжку смотрела. С Бодяжиной, считай, что не расставалась, и ела, и спала, вот прям как Библия она у меня была. Как чего не знаю – сразу раскрою, и одним глазом в книжку, другим на роженицу. Санитарочка у меня была – чудо деваха, моих лет примерно. Все меня, бывало, подбадривает: « Верка, не тушуйся, все у тебя получится!» Вот мы с ней вдвоем и орудовали. Иной раз баба у меня порвется – я в процедурку выскочу, зареву. Я ж одна, как я ее зашивать теперь буду?!» А санитарочка моя: «Верка, да ты чего? Иль забыла, как целая физда выглядит?» Ну я улыбнусь, и пойду иголкой орудовать, прежний вид половому органу придавать. И вот так, постепенно, всему научилась, всего навидалась. И клеммы по Бакшееву случалось накладывать, и насечки на шейку делала, а потом зашивала, и роды сдвоенным телом принимала, и даже поворот на ножку, безо всякого причем наркозу, один раз сделала. И – вот те крест! – никто у меня ни единого разу не помер, все живы-здоровы по Земле ходят, меня теперь добром поминают.

Перебравшись вслед за мужем в Москву, тетя Вера не нашла себя в наших роддомах, где роды обычно ведут врачи. Привычка к самостоятельности то и дело давала о себе знать. Пару раз она превысила свои акушерские полномочия, сделала то, что посчитала на данный момент более целесообразным. Ей предложили написать по собственному.