Институт репродукции

Дети расходились спать крайне неохотно. Светка сто раз требовала то пить, то писать, и чтоб все это непременно с мамой. Таня висла у меня на шее, так что ручки приходилось разжимать силой. А Варя потребовала клятвенного обещания разбудить ее, как только кто-то родится: «Я только гляну одним глазочком, и тут же усну! Настя, ну пожалуйста!» Васька молча прижимался ко мне и сопел. Он вообще у нас немногословный, если с кем и разговаривает, так с Варей. Уже уходя, он обернулся в дверях и спросил: «Настя, а ты сегодня вообще будешь спать? Ты сейчас поспи, а то потом ребеночек ведь не даст». Это он вспомнил первые недели жизни Маринки, когда Марфа ходила по дому, как зомби, шатаясь от недосыпа.

Васька, конечно, был абсолютно прав, но расслабиться и отключиться между схватками настолько, чтобы уснуть, у меня все же не получалось. Голова работала с прежней ясностью, заставляя отдавать отчет в каждом новом чувстве и ощущении. Помнится даже, на пике какой-то схватки, у меня возникла отчетливая мысль: «Вот как может человек, в здравом уме и твердой памяти, добровольно согласиться на такое?»

Лежать я не могла, могла только стоять на четвереньках, раскачиваясь и слегка подвывая. Ноги и руки от этого стояния просто уже отваливались, горло от бесконечного вытья и мычания пересохло.

Костя сидел рядом на кровати, и то выглаживал из последних сил мне спину, то подавал стакан с водой, и в промежутках между схватками я жадно припадала к нему губами.

Время куда-то исчезло. Если бы не ноющие от усталости ноги и руки, я бы вовсе его не замечала. Остались промежутки от схватки до схватки, когда можно было попить, вытереть пот со лба, благодарно прижаться к Костиным коленям и его большому и мягкому животу.

Времени не было, поэтому я не знаю, в какую именно из этих кратких передышек, заметила, что Костин живот напрягается и твердеет, а лоб неожиданно перерезает болезненная, глубокая складка.

– Костя, болит что-нибудь?

– Да нет, фигня какая-то была с животом. Но сейчас уже отпустило. Съел, наверное, что-нибудь.

– Точно отпустило?

– Точно-точно! Да забудь ты об этом! Я так уже и забыл давно.

Он не забыл. Точнее, оно не давало о себе забыть, разве что на чуть-чуть. Какая-то гигантская рука скручивала каждые несколько минут кишки и все, что там есть внутри живота, в тугой плотный узел, а потом потихонечку отпускала. А потом опять. Но сейчас было не время об этом думать. Сейчас главное была Настя, и их рождающийся ребенок.

Мы не заметили, когда появилась тетя Вера. Она вошла неслышно, на цыпочках, едва скрипнув дверью, и уселась на стул в глубине комнаты, поглядывая на нас. Довольно долго она молчала, а потом спокойно, доброжелательно, без обычного своего ерничанья, посоветовала:

– А ты бы, Насть, расслабилась, что ли. Очень уж ты напряжена. Думаешь все время о чем-то, тревожишься. Я же вижу – схватка накатывает, а ты с ней борешься, барахтаешься, сопротивляешься. А надо б наоборот – накатило – а ты расслабься, дай ей тебя за собой утянуть. На самую глубину, небось не потонешь. Расслабь мышцы, особенно там внизу расслабь, всю себя расслабь, мысли лишние все отбрось, забудь обо всем, забудь себя. Помнишь, как в сказке про Марью-искусницу: что воля, что неволя, все одно….

Голос тети Веры звучит усыпляюще, она точно напевает мне колыбельную. Под звуки ее голоса я с четверенек перекатываюсь на бок, сворачиваюсь калачиком, подтягиваю к животу коленки. Я точно сама делаюсь ребенок, внутри чьей-то гигантской матки. Схватки накатывают одна за другой, но я почти не реагирую на них, это кто-то другой стонет за меня, громко, утробно вздыхая, каким-то не моим голосом. Закрываю глаза, почти засыпаю. Накатывает очередная схватка, мне почти все равно, я разве что чуточку напрягаю живот. Странно, становится легче, определенно легче, гораздо легче, совсем почти и не больно, и почему я раньше так ни разу не пробовала? А если еще подтянуть коленки повыше, к самому подбородку…

Сын выскользнул из меня совсем легко, без малейших усилий с моей стороны. Я даже не сразу поняла, что именно происходит. И сразу же закричал – громко, басисто, на всю комнату, на весь мир вокруг!

*

Тетя Вера немедленно стала над ним сюсюкать и причитать. Вот смешной народ акушерки – хоть миллион родов примет, а все не перестает умиляться каждому новому новорожденному. Впрочем, он и вправду ничего получился – темноволосый, глазастый, и даже ушки, в отличие от Светиных, выглядели весьма аккуратно. Я приложила его к груди, и он немедленно довольно зачмокал.

Я перевела взгляд на Костю. Он, хоть и радостно улыбался, однако оставался бледным, то и дело хватался рукой за живот. На лбу его поблескивали капли пота.

– Болит? – строго спросила я.

Он беспомощно развел руками – мол, что ж поделаешь.

Оба мы знали, что это значит, но я, в отличие от него, еще и представляла в красках. Один раз в жизни я такое видела, и увидеть второй ни за что бы не хотела. Правда, мужика того мы спасли, но вот ребеночек… нет уж, на фиг! Одной рукой я придерживала у груди младенца, другой резво цапнула со стола телефон.