Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц

Однако «обожание» имело место только в отношениях между лицами, занимавшими разное положение в институтской жизни. Младшие воспитанницы должны были «обожать» старших, институтского священника, а кроме того, могли «обожать» классных дам, учителей и даже служителей; тогда как «предметами» старших воспитанниц становились не только те же учителя или классные дамы, но и приходившие к ним родственники, появлявшиеся на институтских балах молодые люди и т. д. Общим и главным «предметом» институтского «обожания» были особы царствующего дома, и прежде всего сам государь. «Обожание» царя выглядело настоящим обожанием со всеми характерными для него особенностями: когда Александр II приезжал в московский Николаевский институт, его «обступят, целуют руки, спину, во все места! А он доволен. Нет, с Л[ьвом] Н[иколаеви]чем [Толстым] ничего подобного. Сияющие, приветливые»[70]. Институтки собирали и тщательно хранили «кусочки жаркого, огурца, хлеба» со стола, за которым обедал государь; выкрадывали платок, который разрезался на маленькие кусочки и распределялся между воспитанницами, носившими эти «талисманы» у себя на груди[71]. Зная об этом, царь сам отдавал свой платок институткам. «Со мной делайте, что хотите, — говорил Александр II воспитанницам московского Александровского института, — но Милорда моего [собаку. — А.Б.] не трогайте, <…>, не вздумайте стричь у него шерсть на память, как это было, говорят, в некоторых заведениях»[72]. Однако «институтки совсем отрезали шерсть не только у собаки, но даже ухитрились вырезать в нескольких местах дорогой мех от шубы Государя»[73]. В меньших масштабах такой же фетишизм проявлялся и в отношении институток к обожаемым ими учителям (в первую очередь — к священнику-законоучителю). А между тем это было совершенно не свойственно «обожанию» младшими воспитанницами старших. Его действительно «правильнее было бы назвать почитанием, уважением, но институтки не знают для определения своих чувств другого слова, как обожание»[74]. «Избыток ребяческой нежности», о котором пишет в этой связи С.Д. Хвощинская[75], распределялся между дружбой, которая сплачивала институток одного «возраста» (класса), и «обожанием», объединявшим воспитанниц со «старшими» и «высшими» существами в их жизни: «разве ты не понимаешь, что я тебя люблю так, а Машеньку иначе — и тебя крепко, и ее крепко… Только мы с тобой дружим, а ее будем обожать…»[76] Оттого в самой обрядности «обожания» отношения между воспитанницами разных «возрастов» содержат элементы институтского этикета, регламентировавшие общение институток с воспитательницами (например, «поцелуй в плечико»), а отношения с «высшими» существами отличаются чертами примитивного фетишизма.

«Обожание» было настолько пронизано самой разнообразной обрядностью, что и его конец иногда имел вполне определенную форму: «…если же кому-нибудь наскучало долго обожать одно и то же лицо, то та выходила на средину и просила девиц позволить ей разобожать»[77]. Вся эта обрядность могла показаться смешной и нелепой даже самим институткам. Одна из таких благоразумных воспитанниц, серьезная и деятельная героиня романа Елизаветы Кондрашовой «Дети Солнцевых» говорит об институтском «обожании»: «я этой науке не научилась»[78]. Между тем основная масса институток овладевала навыками этой «науки», занимавшей особое место в культурной традиции институтского сообщества. «Обожание», конечно, могло впоследствии перейти в «положительность и хлопоты об окружающем»[79], но и в этом случае заученная манера выражения своего преклонения перед лицами, воплощавшими собой институтские идеалы и совершенства, чаще всего оставалась характерной особенностью воспитанниц женских институтов.