Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

Наш новый учитель истории и географии с первых же уроков сумел так заинтересовать нас преподаваемыми им предметами, что часы его занятий казались нам похожими скорее на занимательные беседы, чем на настоящие классные занятия, с представлением о которых у нас неизбежно являлось представление об утомлении и скуке. П.В. Евстафьев был действительно превосходный учитель, по сравнению же с Шаховым он показался нам просто феноменом, совмещавшим в себе и необыкновенные познания, и еще более необыкновенный дар передавать эти познания в самой простой и удобопонятной для нас форме. Не знаю, какое впечатление мы произвели на нашего нового учителя, но думаю, что он вынес не совсем лестное о нас мнение, когда после проверки наших познаний в истории и географии увидал, что они равняются нулю. Но зато впечатление, произведенное им на нас, было самое благоприятное и настолько сильное, что перешло даже в крайность, которая выразилась эпидемией обожания, охватившей не только два старшие класса, в которых он учил, но даже и маленький класс, мимо которого он только проходил. <...>

Что же касается до г-на Лепешова, нашего нового учителя русского языка, то он принадлежал к числу скорее добросовестных, чем выдающихся преподавателей и, по-видимому, был приглашен к нам Ф.И. <Буслаевым> лишь на время, до приискания более подходящего учителя. Тем не менее он усердно упражнял нас в грамматическом разборе, в диктовках и в письменном изложении прочитанного. <...>

В то же время как к нам были приглашены почти по всем предметам новые преподаватели, и в их числе А.Н. Бекетов, теперь заслуженный профессор ботаники в Петербургском университете <...>.

Мне было бы крайне трудно, почти невозможно очертить в подробности деятельность А.Н. Бекетова в нашем училище за те два года, в которые мы пользовались его уроками. Скажу только, что он занимался с нами не как учитель, задающий уроки и требующий более или менее основательного приготовления их, а скорее как молодой профессор-энтузиаст, хотя и сознающий всю умственную неразвитость своей аудитории, но твердо верящий в то, что труды его не пропадут даром и что в конце концов ему удастся заинтересовать своих учениц преподаваемой им наукой, пробудив их от умственной спячки, в которую они были погружены.

А пробудить нас от усыпления и если не заинтересовать наукой, то по крайней мере заставить заниматься ею — было нелегко. В особенности это было трудно для такого педагога-идеалиста, каким был А<ндрей> Н<иколаевич>, который считал предосудительным внушать любовь к науке с помощью нулей и единиц, но руководствовался в отношении нас совершенно иными аргументами, всячески стараясь примениться к уровню нашего умственного развития, чтобы приохотить нас к занятиям его предметом и развить в нас не поверхностное только, но вполне осязаемое отношение к ним. Терпению его во время занятий с нами, ленивыми и тупыми школьницами, которые и с нравственной стороны были еще так неразвиты, что скорее злоупотребляли его снисходительностью, чем ценили ее, не было конца. Я не помню ни одного случая, когда А<ндрей> Н<иколаевич> хотя на минуту вышел бы из роли самого гуманного и терпеливого педагога и сделал бы замечание и поставил единицу какой-нибудь тупице и вдобавок лентяйке, сто раз заслужившей, чтоб ее беспощадно покарали.

Однако как ни был терпелив и энергичен А.Н. <Бекетов>, но борьба против нашей умственной апатии, кажется, подчас порядочно утомляла его и приводила в уныние. Это заметно было из того, что он уходил иногда из класса далеко не с таким бодрым и оживленным видом, с каким входил в него. Разумеется, мы не все были такими отчаянными школьницами и записными лентяйками, которых можно было вразумлять только с помощью единиц. Нет, не только в нашем — теперь третьем — классе, но даже и во втором были настолько любознательные девочки, для которых интересные занятия естественной историей представляли двойной интерес под руководством такого преподавателя, каким был А<ндрей> Н<иколаевич>, и приносили им громадную пользу.

Что же касается до воспитанниц старшего класса, то они не только не подвергали терпение А.Н. <Бекетова> такому тяжкому испытанию, какому подчас подвергали его мы, неразумные третьеклассницы и второклассницы, но, напротив, занимались у него, по-видимому, с самым похвальным усердием и добросовестностью. <...>

Укажу здесь еще на одно обстоятельство, чрезвычайно благотворно влиявшее на наше умственное развитие. С тех пор, как учебная часть нашего училища перешла в руки Ф.И. Буслаева, мы получили возможность удовлетворять нашу страсть к чтению уже не тайком, а совершенно открыто, и притом совсем не такими произведениями, какими нам приходилось довольствоваться в дореформенное время и каковые очень скоро утратили всякую прелесть в наших глазах.