— Может быть, а может быть, и нет, — отвечает он. — У Джанин полно информаторов. Кто-то, вероятно, сказал ей, что что-то может произойти, чтобы она призвала все силы Бесстрашных к штабу Эрудиции.
Я киваю, но думаю о Калебе. Он являлся одним из информаторов. Не могу понять, почему он считает, что внешний мир стоит скрывать, почему убежден в этом до такой степени, что сдал всех, о ком он, якобы, заботился Джанин, которую вообще никто не заботит.
— Ты когда-нибудь встречал человека по имени Калеб? — спрашиваю я.
— Калеб, — произносит Фернандо. — Да, был у меня Калеб в классе инициированных. Блестящий, но он был… как же звучит этот разговорный термин? Подлиза, — он ухмыляется. — Был ряд различий между посвященными. Те, кто принял все суждения Джанин, и те, кто этого не сделал. Очевидно, что я был в последней группе. Калеб был в первой. Почему ты спрашиваешь?
— Я познакомилась с ним во время пребывания в тюрьме, — отвечаю я, и мой голос становится отстраненным. — Просто интересно.
— Я бы не судил его слишком строго, — говорит Фернандо, — Джанин может быть чрезвычайно убедительной для тех, кто не подозрителен. Я всегда был очень подозрительным.
Смотрю через левое плечо на горизонт, который становится тем яснее, чем ближе мы подбираемся к городу. Я ищу два зубца на вершине Центра, и когда нахожу их, то чувствую себя лучше и хуже одновременно; лучше, потому что это здание мне хорошо знакомо, а хуже, потому что видеть эти зубцы значит знать, что мы неминуемо приближаемся.
— Да, — говорю я. — Как и я.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Когда мы доезжаем до города, то все разговоры в грузовике смолкают, губы сжаты, лица бледны. Маркус лавирует между выбоинами размером с человека и деталями разбитых автобусов. Грузовик едет более ровно, когда мы проезжаем территорию Афракционеров и едем по чистым района города.
Затем я слышу выстрелы. С такого расстояния они звучат в момент появления.
Мгновение я дезориентирована и вижу лидеров Отречения на коленях на тротуаре и безвольные лица Бесстрашных с оружием в руках, я вижу свою мать готовую к расстрелу и ее падение на землю. Я кусаю кулак, чтобы не закричать, и боль возвращает меня к настоящему.
Моя мать велела мне быть храброй. Но если бы она знала, что ее смерть заставит меня так бояться, принесла бы она свою жертву также охотно?
Вырвавшись из колонны грузовиков, Маркус поворачивает на Мэдисон-авеню и, когда мы находимся всего в двух кварталах от Мичиган-авеню, где разгораются боевые действия, заводит грузовик в переулок и выключает двигатель.
Фернандо выпрыгивает из кузова и протягивает мне руку.
— Давай, Инсургент, — говорит он, подмигивая мне.
— Что? — говорю я, беру его за руку и выскальзываю из грузовика.
Он открывает сумку, с которой сидел. Она наполнена синей одеждой. Он перебирает ее и бросает Кристине и мне. Я получаю ярко-голубую футболку и синие джинсы.
— Инсургент, — поясняет он. — Существительное. Это человек, который действует против существующей власти, но не обязательно рассматривается в качестве воюющей стороны.
— Ты всегда даешь всему имя? — спрашивает Кара, проводя рукой по своим тусклым светлым волосам, пытаясь привести их в порядок. — Мы просто делаем это вопреки тому, что происходит, мы выступаем единым фронтом. Нет необходимости давать новое определение.
— Я пользуюсь классификацией, — отвечает Фернандо, выгибая темные брови.
Смотрю на Фернандо. В последний раз я ворвалась в штаб-квартиру фракции с пистолетом в руке, оставляя позади тела. В этот раз я хочу сделать все по-другому. В этот раз мне
— Мне нравится, — говорю я. — Инсургент. Это прекрасно.
— Видишь? — бросает Фернандо Каре. — Я не один такой.
— Поздравляю, — усмехается она.
Все переодеваются, а я смотрю на собственную одежду Эрудита.
— Не время для скромности, Стифф! — говорит Кристина.
Она права, и мне нужно лишь снять свою красную рубашку и одеть синюю. Я оглядываюсь на Фернандо и Маркуса, чтобы убедиться, что они не смотрят, и переодеваю штаны. Джинсы приходится закатать четыре раза, и, когда я подпоясываюсь, наверху они собираются в кучу подобно смятому бумажному пакету.
— Она просто так называет тебя «Стифф» или..? — спрашивает Фернандо.
— Я перешла в Бесстрашие из Отречения, — отвечаю я.
— Ха, — он морщится. — Интересное изменение. Такой скачок в развитии личности от поколения к поколению генетически почти невозможен в наши дни.
— Иногда личность человека не имеет ничего общего с выбором фракции, — отвечаю я, думая о матери: она оставила Бесстрашных не потому, что не подходила им, а потому, что быть Дивергентом безопаснее в Отречении. А тут еще и Тобиас, который перешел в Бесстрашие, чтобы сбежать от отца. — Есть много факторов, которые влияют на выбор.
Чтобы спастись от человека, которого я сделала своим союзником. Я чувствую укол вины.