Инсургент

— Через несколько часов, — отвечает Тобиас. — Мы должны идти к сектору Отреченных. Там будут Афракционеры и Бесстрашные, не подключенные к моделированию.

— Замечательно, — отзывается Питер.

Тобиас обнимает меня одной рукой. Я прижимаюсь щекой к его плечу и закрываю глаза, избегая необходимости смотреть на Питера. Нам о многом надо поговорить, пусть я и не знаю, что сказать, но в любом случае — не здесь и не сейчас.

Когда мы идем по улицам города, которое прежде звалось моим домом, вокруг нас начинаются и затихают разговоры, глаза окружающих нас людей нацелены на мое лицо и тело. Судя по тому, как быстро распространяются новости, они должны были решить, что я умерла менее чем шесть часов назад. Замечаю, что некоторые из Афракционеров, мимо которых я прохожу, отмечены синей краской. Они готовы к моделированию.

Теперь, когда мы здесь, в безопасности, я понимаю, что мои стопы разбиты от бега по асфальту и стеклам из разбитых окон. Каждый шаг, как укус. Я пытаюсь сосредоточиться на боли, чтобы отвлечься от чужих взглядов.

— Трис?

Кто-то кричит впереди нас. Я поднимаю голову и вижу Юрая и Кристину с револьверами в руках. Юрай опускает пистолет на траву и бежит ко мне. Кристина следует за ним.

Юрай тянется ко мне, но Тобиас останавливает его, положив руку на плечо. Я чувствую волну благодарности. Не думаю, что справлюсь с объятиями Юрая или вопросами, или удивлением.

— Она через многое прошло, — замечает Тобиас. — Ей нужно поспать. Она будет дальше по улице, в номере 37. Приходите завтра.

Юрай хмурится. Бесстрашные, как правило, не отличаются чуткостью, а Юрай только и знал, что Бесстрашных. Но он уважает Тобиаса и его заботу обо мне, поэтому кивает головой и соглашается:

— Хорошо. Завтра.

Прохожу мимо Кристины, она тянется ко мне и слегка сжимает мое плечо. Я пытаюсь встать прямо, но скованные усталостью мышцы не дают мне разогнуться. Взгляды преследуют меня, пока я иду вдоль улицы. Я счастлива, когда Тобиас ведет нас вверх по крыльцу к дверям серого дома, принадлежавшего Маркусу Итону.

Я не знаю, как Тобиас заставил себя войти внутрь. Для него он полон родительских криков и свиста ремня, с ним связаны многие часы, проведенные в небольшом темном шкафу. Но, провожая нас с Питером на кухню, он не выглядит обеспокоенным. Наверное, там, где следовало бы быть слабым — Тобиас проявляет силу.

На кухне стоят Тори, Гаррисон и Эвелин. Их вид подавляет меня. Я облокачиваюсь на стену и закрываю глаза. Очертания предметов запечатлелись на моих веках. Я открываю глаза. Стараюсь дышать. Они говорят, но я не слышу. Почему Эвелин здесь, в доме Маркуса? Где Маркус?

Эвелин обнимает лицо Тобиаса руками, прижимается щекой к его щеке. Говорит ему что-то. Он улыбается ей, когда она отстраняется. Мать и сын помирились. Я не уверена, что это мудро.

Тобиас возникает около меня, одной рукой берет меня под руку, а другой обнимает за талию, чтобы поберечь рану на плече, он ведет меня к лестнице, и мы вместе поднимаемся по ступеням.

На верхнем этаже расположена спальня его родителей и его комната, разделенные ванной. Он ведет меня к себе в спальню, и я останавливаюсь на мгновение, оглядывая комнату, где он провел большую часть своей жизни.

Он держит меня за руку. Он постоянно прикасался ко мне с тех пор, как мы ушли с лестничной клетки того здания, будто думает, что я могу развалиться, если он не удержит меня.

— Я почти уверен, что Маркус не заходил в эту комнату после того, как я ушел, — говорит Тобиас. — Потому что, когда я вернулся, все стояло на прежних местах.

У Отреченных нет украшений, это своего рода еще одна жертва, которую они приносят, но у Тобиаса в комнате есть все из того, что разрешалось иметь. Кипа школьных бумаг. Небольшая книжная полка. И, как ни странно, скульптура из синего стекла на его комоде.

— Моя мать незаконно достала это для меня, когда я был маленьким. Велела спрятать, — говорит он. — В день церемонии я поставил его на комод. Так, чтобы он видел. Небольшой акт неповиновения.

Я киваю. Странно, что это место хранит столько воспоминаний. Этот поступок шестнадцатилетний Тобиас совершил, когда выбрал Бесстрашие, чтобы сбежать от отца.

— Давай-ка позаботимся о твоих ногах, — предлагает он, но не двигается с места, лишь берет меня за локоть.

— Хорошо, — соглашаюсь я.

Мы идем в ванную комнату, и я сажусь на край ванны. Он садится возле меня, его рука на моем колене, пока он откручивает кран и закрывает слив. Вода льется в ванну, постепенно накрывая мои ноги. Кровь окрашивает воду в розовый цвет.

Он садится в ванную и кладет мои ноги себе на колени, вытирая более глубокие порезы мочалкой. Я не чувствую его касаний. Даже тогда, когда он намыливает их, я все еще ничего не чувствую. Вода в ванне становится серой.

Беру кусок мыла и намыливаю руки, пока моя кожа не покрывается белой пеной. Я тянусь к ногам и осторожно запускаю пальцы рук в пальцы ног так, чтобы не оставить пространства между ними. Так здорово, что могу сделать что-то, чтобы очиститься, и я снова беру мыло.