Интегрировать свет

— Детские вопросы, — Дэнимон покачал головой. — Некоторые вещи в этом мире существовали и будут существовать всегда, и война — одна из них.

— Но в чём причина?

— Жажда власти. Жажда завоеваний. Жажда превосходства. Тебе ли не знать.

— Эта жажда утоляется слишком дорогой ценой. Потому что в конечном счёте проигрывают обе стороны.

— Тем, кто затевает войны, нет дела до цены. Фаник, такова природа живущих, смирись с этим.

— Только зверей можно оправдывать их природой. Разве не для этого боги дали нам разум — чтобы мы могли подняться над своими инстинктами? Чтобы мы могли созидать, но удерживались от разрушений?

Дэнимон не ответил. Наверное, у него просто не было ответа: как и у меня. Потому что, хоть я не верила в то, что разум нам дали свыше — я безусловно верила в то, что разум обязан торжествовать над всем остальным.

Над жаждой чего-либо — тоже.

— Так и слышу интонации тэльи Эсфориэля, — Восхт едва заметно улыбнулся. — Или тэльи Фрайндина.

— Мне повезло с родственниками… впрочем, мы отвлеклись. Прошу прощения, Сноуи. — Эльф наконец вернул пешку на доску. — Твой ход.

Грустная задумчивость над его словами не оставляла меня, даже когда я уже поднималась в лабораторию в компании Бульдога: доиграв партию, я откланялась, хотя Фаник явно не отказался бы от продолжения.

Впрочем, неожиданности в виде чужого пения удалось вывести меня из задумчивости довольно быстро.

Пение доносилось из-за двери в библиотеку, едва слышными отзвуками. Заинтригованная, я бросила на стол пергамент с моими заклятиями; тихонько приоткрыла дверь, не пуская внутрь Бульдога, норовившего просочиться следом. Приблизилась к запертой спальне колдуна — и отзвуки обратились певучими словами, щемящей мелодией и приятным, чистым мужским голосом.

А ещё дополнились переборами лютни.

— …и я не ведал верности выше той единственной, что есть у меня, — пел Лод, и на риджийском это звучало как «ех месси́ экки мэ́йри триггх о́ реннтэ э́йнс», - и скользил, словно по крышам…

Вдруг замолчал. Я отступила на шаг, испугавшись невесть чего, подумав, что он каким-то образом ощутил моё присутствие — но потом услышала, как он мурлычет последний обрывок того же мотива, только без слов. А потом ещё раз, с почти неуловимыми изменениями… не в голосе, в гармониях лютни.

Лод не пел песню. Он её сочинял. И я вдруг почувствовала себя так, словно подглядела за чем-то интимным: не менее интимным, чем то, что когда-то происходило в этой же спальне между Лодом и Морти.

Поэтому развернулась и вышла. Пусть даже голос обездвиживал, маня оставаться на месте. Нет, в нём не было тех волшебных звенящих нот, что я слышала у Альи — магии, видимо, свойственной песням светлых и тёмных эльфов. Но в нём была глубина, страсть и печаль, и лёгкая хрипотца, завораживавшая меня не хуже эльфийских песен… и, несмотря на это, я тщательно прикрыла дверь.

Чтобы сесть за стол, заваленный пергаментами, и вернуться к книге, отложенной с приходом Фаника.

Я не буду подслушивать. Если когда-нибудь он захочет мне спеть, сам — вот тогда я наслажусь его песней. Открыто, не таясь. А если нет…

Что ж, не я была той, кому он должен петь.

Старинный талмуд раскрылся на странице, заложенной пергаментом. Я машинально посмотрела на импровизированную закладку: только сейчас осознав, что использовала в качестве оной какую-то из бумаг Лода. Увидела — к своему огромному удивлению — русские буквы, выведенные его крупным почерком. Слова и строчки, множество раз перечёркнутые, прежде чем их наконец записали начисто.

И замерла, когда поняла, во что именно они складываются.

Я избранник обмана
И света в ночи
Не прочнее, чем пламя
Вчерашней свечи
И не ведая верности выше
Одной,
Я скользил, как по крышам,
Ведомый судьбой
Не ведая верности выше одной…

Я вспомнила его песню. Затем — блеск, который окрасил глаза Лода зачарованной зеленью, когда я читала ему стихи.

Потом странный вопрос, обращённый ко мне, когда я проснулась.

Что было первым в том, что он сотворил ночью? Песня или стих, слова или мелодия, риджийский или русский? Впрочем, перестановка мест слагаемых не меняет итога…

Я перевернула пергамент другой стороной. Ощущая незавершённость того, что прочла, чувствуя, что это не конец.

И, естественно, не ошиблась.

Но надежда, так нежно
Мечтами маня,
Не подарит нирваны
Лишь память огня
И в тумане мерцания
Призрачных звёзд
Обещания ранят,
Что это всерьёз…[13]

Я повторила последние строчки. Даже не шёпотом, одними губами. Отложила пергамент, который — я знала — навсегда останется в моей памяти.

Глядя на жёлтые страницы книги с риджийскими рунами, ещё раз прочитала то, что увидела: про себя. Попыталась убедить себя в том, что это может быть не тем, о чём я думаю.

Не получилось.