Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

Замысел работы первоначально был связан с желанием еще раз прикоснуться к истории интеллигентского самосознания, поговорить о самих себе в контексте индивидуальной и коллективной рефлексии. Но в итоге оказалось, что эта тема, при всей привлекательности, вторична по сравнению с разговором о сущности человека, о его загадочности, сложности и простоте. Остается ли в нем что-то неизменным, когда рушится мир и меняются духовно-нравственные законы; дано ли человеку иметь и сохранять достоинство в моменты, когда обесцениваются «вечные ценности»; что такое добро и зло, почему не только человеку нужен Бог, но и Бог не может обойтись без него.

Как верно заметил Г.П. Федотов, именно в понимании русской интеллигенции находится ключ к пониманию нашей страны, ее прошлого, настоящего и, наверное, будущего. Наша интеллигенция и есть пример этого загадочного человека, в котором причудливо соединилась яркая способность к мышлению, критическому диалогу, религиозному экстазу, многообразному творчеству, самопожертвованию и одновременно тяга к «мерзостям и сладострастию», подполью, богоборчеству, «благоприобретенный эйхманизм» и склонность к бессмысленной и тупой жестокости и насилию.

Все это описано нами в двойственном ключе: как попытка понять природу личности в диалогическом пространстве литературы и публицистики в XVIII–XIX вв. и одновременно как анализ влечения интеллигенции к бинарным и оппозиционным мыслительным ходам, названным нами «маятником бинарного сознания».

Индивидуальное мифотворчество стало противовесом логике и диалогу, характерному для свободно мыслящей личности. Особенно ярко оно было передано в националистическом и патриотическом дискурсе Достоевского. Мышление Толстого, напротив, предстало как важнейшая попытка противостояния мифотворчеству подобного сорта. Если Достоевский закреплял негативный образ интеллигента, воспроизводя и сохраняя при этом бинарный ценностный код описания, то Толстой, вовсе его не обожествляя, попытался вернуть критический диалог и целостность в интеллектуальную жизнь России. Как точно заметил Ю.М. Лотман: «У Достоевского идеологический замысел иллюстрируется реальностью, у Толстого – реальность вступает в конфликты с идеологической схемой и всегда представляет нечто более богатое»[344].

Всем известна та роль, которую сыграли эти два великих русских писателя в интеллектуальной истории русской интеллигенции, ее поисках собственной и национальной идентификации. Они и сами оказались ее двумя гранями, представленными в литературе по прописанной нами схеме бинарной оппозиции. Можно найти бесчисленное количество высказываний на любой вкус, но все они сводятся к двум диаметрально противоположным оценкам-характеристикам: Достоевский и Толстой попеременно выступают то «святыми», то «дьявольскими» творцами и носителями всех базовых ценностей русской культуры.

Рубежной полосой их противостояния, как и общим эпицентром всей жизни и творчества стал образ Христа и христианство как религиозное учение и философия. Христос Достоевского «неслиянно и нераздельно» соединён в его представлении с русским богоизбранным народом, который в своей отзывчивости (слушании Бога) призван спасти мир, став его своеобразным духовным лидером, реализовав «русскую идею» в Европе в процессе ее духовной экспансии. Утопия стала вполне реальной историей. Это также предсказал Достоевский: «Мир спасется уже после посещения его злым духом. <…> А злой дух близко: наши дети, может быть, узрят его (Достоевский, 21, 201, 204).

Такое лидерство оказалось вполне достижимым, но в другом – перевернутом мире коммунистической экспансии и коммунистической идеологии. Случилось по К.Н. Леонтьеву: Инквизитор Достоевского встал из гроба и показал всем язык. Русский философ не знал, конечно, о тех реальных ужасах инквизиции, с ярко выраженными тоталитарными чертами, подвергшей репрессии людей и культуру не только в России, но и во всем мире. Об этом очень хорошо знал человек, проведший в советских лагерях более 20 лет – В.Т. Шаламов. «Достоевский на своей каторге их (настоящих преступников – С. К.) не встречал, а если бы встретил, мы лишились бы, может быть, лучших страниц этой книги – утверждения веры в человека, утверждения доброго начала, заложенного в людской природе»[345].