Интеллигенция в тумане

Если верен мой тезис, согласно которому без антропологической революции невозможен переход от эпохи к эпохе и если мы действительно, как пишут многие, вступаем или даже вступили в него (а для меня это именно так), то субъектом третьего осевого времени станет новый человек. Пока у меня нет для него имени. Сказать «постсовременный» — значит, ничего не сказать. Нужно, чтобы он хотя бы немного проклюнулся, и тогда, глядя на его первые побеги, мы сможем хотя бы предварительно, вчерне дать его латинское наименование: homo <...> Можно, однако, предположить, что он будет носителем нового экзистенциального (духовного) опыта, выразителем новой трансценденции — в противном случае бессмысленно говорить о третьем осевом времени. Каков будет характер этой трансценденции, можно только гадать. Вариант гадания: в ней в подвижном, диалогическом альянсе сложатся получившая новое дыхание и новое звучание традиция, задающая потребный наступающей эпохе онтологический горизонт, и позднесовременные практики себя, если воспользоваться языком Фуко. Реонтологизация бытия позволит человеку трансцендировать, перерастать себя и вновь выходить в пространство личности и свободы — за пределы захваченной попсой реальности. Новое всегда приходит с той стороны. Заодно процесс реонтологизации вытащит нас и из норы позднесовременного индивидуалистического одиночества, становящегося откровенно патологическим — в новую солидарность и, может быть, в новый — коммуникативный — разум, где 1+1=3 или 5.

Реонтологизация бытия идет навстречу релиберализации общества и человека. Под последней я понимаю возвращение к старому доброму либерализму усилия. В межэпохальном контексте новая-старая традиция и новый-старый либерализм, в сущности, делают общее дело: они возрождают чувство внутренней иерархии, которое должно дополнять формальное, внешнее равенство. Они — об одном. Кроме того, они сдерживают друг друга: традиция не позволяет либерализму превращаться лишь в набор политико-юридических инструментов и сохранять ценностную природу, а тот все время напоминает традиции, что она не должна поддаваться искушению пасти народы железным посохом. Кстати, подобная диспозиция уже наблюдалась в XVII–XIX веках. Сейчас она, разумеется, предстанет в новом виде — в постсекулярной и постидеологической форме взаимного обучения, как говорит все тот же Хабермас.

И последнее: новую эпоху будут создавать живые люди, которых будет тошнить от гламура. Их всегда меньше, чем мертвых. Но их всегда больше.

Source URL: http://www.saltt.ru/node/1366

* * *

От кризиса евро — к еврокризису?

Вячеслав Раков /07 июня 2010

Европу трясет. Не исключено, что начинается вторая серия кризисных толчков, следующая за той, что началась осенью 2008 года с крушения американского банка Lehman Brothers. В отличие от первой серии, не угрожавшей национальному существованию США, нынешние европейские события грозят выйти за пределы собственно экономики и вылиться в политические или даже геополитические следствия. «Страны Европы переживают самый тяжелый экономический кризис со времен Первой мировой войны», — считает глава Европейского центрального банка Жан-Клод Трише.

Кризис евро вызван, на мой непросвещенный взгляд, тем же, чем и кризис доллара двухлетней давности: жизнью не по средствам и инфляцией доверия — основного социального капитала западной цивилизации и ее важнейшей скрепы. Проще говоря — растущим гедонизмом, халявой и (само)обманом. Безусловно, это тревожный знак, указывающий куда-то вглубь — в сторону моральных оснований западной экономики. Мы лишний раз убеждаемся: в последнем счете экономика — часть культуры и держится она на постоянном усилии, вошедшем в привычку, на том, что называют трудовой этикой. Да еще на неких фундаментальных, негласных конвенциях, задающихся культурой, на правилах, которые признаются большинством. Запад столетиями накапливал этот моральный, социальный капитал. В последние же четыре десятилетия он его только тратит. В этом и нужно искать основную причину кризиса, хотя он, вероятно, вызван также циклической природой экономики и, быть может, чем-то еще. Можно предположить, что к 2008–2010 годам моральное обеспечение западной экономики перестало отвечать потребительским аппетитам большинства, и плотина оказалась прорванной в обоих центрах западного мира.