Интеллигенция в тумане

В последнюю треть XX века завершается, как уже отмечалось, внешняя экспансия современности. Теперь движение возможно только вглубь, что и происходит на наших глазах: от физического материала к виртуальной реальности, от индустриальных практик и сверхмасштабных космических проектов — к генной инженерии (мы на неопределенное время уходим из большого космоса — хотя и не так, как Михаил Жванецкий уходит из большого секса...), от экономики громоздких товаров — к экономике финансовых спекуляций и сложных интеллектуальных игр. Возникающая в 1990-х годах мировая Сеть почти перечеркивает роль пространства и делает время точечным, просто мерцанием на конце секундной стрелки. Мир явно становится тоньше и легче. И еще быстрее. И все страньше. Маятник истории идет в сторону иного, запуская Третью осевую эпоху.

Растущий интерес к иному, я думаю, уже очевиден. Он проявляется в разных формах и направлениях: от профанного увлечения мистикой или романами Толкиена и Роулинг до исламского возрождения и рецепции христианского святоотеческого наследия. Кроме того, иное может представать и в секулярном обличии. Оно многолико и его воплощения могут быть различными.

Но самый интересный момент Третьей осевой — судьба человека. Кризис модерного пространства оборачивается кризисом человека современного. Этот человеческий тип, возможно, уже исчерпал себя. Исчерпана его вера в фундаментальную рациональность сущего. Рациональность сейчас видится лишь как фрагмент сложного, синергийного постижения реальности. Она способна свободно конвертироваться в интуицию, становящуюся основным креативным ресурсом обозримого будущего. Хотя что мешает конвертировать интуицию обратно в рациональность путем своего рода «распаковки» ее синхронии в пошаговую диахронию логики?

Человек современный катастрофически теряет ценностное измерение — там, где он окончательно разорвал пуповину, связывающую его с религиозной трансценденцией, и там, где «гражданская религия», заменившая веру, выветрилась до мало что значащих позднелиберальных значков-симулякров, неспособных уже сыграть роль полноценной символической защиты от энтропии.

Человек современный в значительной мере утрачивает субъектность и свободу — хотя это и странно звучит. Да, перед нами, нынешними, открываются новые возможности эмансипации, но все ли в состоянии ими воспользоваться? Большинство все же становится объектом политической и иной суггестии, втягивается в имперсональные потоки и структуры и растворяется в них. Власть становится по-новому тотальной. Совсем скоро она сможет выращивать человека под себя, как овощ, задавая ему нужные свойства, поддерживая нужную влажность и температуру в теплице позднесовременного общества. Поэтому ей уже не нужно прибегать к открытому устрашению.

Добавлю сюда продолжающуюся в тихих и легитимных формах революцию масс. Во второй половине XX века массы, как было сказано выше, уже не тянутся к идеологическим мифам. Их жизненной стратегией становится гламурно оформленное потребление. Пипл хочет красиво хавать. Да, массы усвоили демократический порядок и перестали бросаться с ножом на образцы нонконформистского искусства. Но, подчинившись в этом, внешнем и малом, они принялись завоевывать современность изнутри. К исходу XX века массовой стала не только демократия, но и душа.

Позднесовременный индивидуалистический выпендреж не должен нас обманывать: теперь мы равны до донышка. Автор мертв. Попса покрыла своим глянцем практически всю видимую через телевизор поверхность жизни, на которой даже кадры катастроф воспринимаются как шоу, которое must go on. В этих условиях свобода перестает быть ценностью, за которую умирают. Она становится вещью, которую потребляют наряду с другими вещами. Классическое либеральное понимание свободы, неотделимой от ответственности, уходит в прошлое. Сумерки модерна — сумерки свободы (той, прежней свободы).