Интеллигенция в тумане

В XVIII веке, как известно, складывается прогрессистская модель истории, гораздо более оптимистичная, нежели античная. История — это восходящее движение, все действительное разумно, все разумное действительно, все будет хорошо — я это знаю. Однако в первой половине XX столетия разразился жесточайший кризис западного мира, разорвавшийся двумя мировыми войнами, сопровождавшийся культурной линькой и переоценкой прежних ценностей. Именно в это время возникает первая в истории западной, прежде всего европейской, культуры философия кризиса. Европа становится более мудрой и более горькой. Шпенглер пишет «Закат Европы», возвращаясь к циклизму и деятельному пессимизму древних. Как известно, главным нервом его историософии является неумолимый сдвиг от культуры к цивилизации. В последнее понятие он вкладывает негативный смысл: цивилизация — это судьба любой культуры, это ее отвердение и известкование. Рим, например, это цивилизация, а Древняя Греция — культура. «В каждом греке есть что-то от Дон-Кихота, в каждом римлянине есть что-то от Санчо Пансы». Цивилизация механистична, в то время как культура органична. Культуру творят художественные и философские гении, цивилизация предпочитает инженеров, предпринимателей и вообще людей действия. Цивилизация собирает людей в мировых городах, где рождаются массы, уже не нуждающаяся в культуре. И так далее.

В конце XX века о Шпенглере вспоминают. Он выглядит гораздо свежее, чем, к примеру, в 1950–1970-х. Уж слишком Запад начинает напоминать цивилизацию по Шпенглеру. И не только он. Циклизм, а с ним и философско-исторический пессимизм вновь вызывают пристальный интерес. У нас выходят книги Льва Гумилева, принципиально созвучные «Закату Европы». Издают и переиздают Тойнби — более уравновешенного, чем Шпенглер, мыслителя, но также не чуждого циклической схеме. Кстати, именно Тойнби окончательно вводит понятие «цивилизации» (во множественном числе) в гуманитарный лексикон. До него говорили: «Цивилизация», подразумевая под ней все человечество или высшую стадию человеческого общежития, следующую за «дикостью» и «варварством».

В XX веке мир становится маленьким, а границы между цивилизациями проницаемыми. Их углубляющийся диалог со второй половины и в особенности с конца XX века делает глобальную ситуацию полицивилизационной (мультикультурной). Цивилизации теперь многократно отражаются друг в друге, и это вызывает их живейший интерес к себе. Возникает уникальная возможность свести воедино прежние теории цивилизации и нынешний опыт их самосознания в нечто более или менее законченное и, возможно, составить рецепт цивилизационного долголетия, недоступный прежним эпохам.

В самом деле, можно ли избежать фатального движения цивилизации к краху? Можно ли при этом опереться на иные, чем Рим, примеры? Мне кажется, они есть. Один из них — еврейская цивилизация, переживавшая свои малые циклы, свои катастрофы, но всякий раз восстававшая, как феникс из пепла. После крушения Первого храма в VI в. до н. э. и выселения евреев из Палестины они вернулись в родные места, заново возвели храм и воссоздали свою цивилизацию. Следующий цикл завершился после поражения евреев в иудейской войне 66–73 гг. (второй иудейской войне) и разрушения Второго храма. Вновь евреи рассеялись по миру, храня при этом свою традицию, свой Закон, ставший их внутренним отечеством. Их цивилизация сохранилась как странствующая и внешне, среди крупных исторических форм, почти незримая. С конца XIX века начинается возвращение евреев на Ближний Восток, и в мае 1948 года они вновь обретают свою землю и свою государственность. Или вот более заметные примеры: классические цивилизации Востока, Китай и Индия, также знавшие циклически обусловленные падения, но сохранившиеся в качестве цивилизаций.

Примеры второго рода преподают нам урок, обратный римскому: в том случае, когда сохраняется цивилизационная матрица, то есть система ценностей (традиция) и сопутствующие ей социокультурные коды и субструктуры (священные тексты, ритуалы), цивилизация возвращается к жизни. Там, где грибница не разрушена, снова появляются грибы.