Запад, во многом оторвавшийся от традициональной матрицы, тем не менее, смог создать ее эквиваленты, создать современный аналог-перевод традиции (об этом я уже как-то писал в «Соли»): суверенная, рационализированная, тренированная личность, не нуждающаяся в авторитарной опеке; социальная самоорганизация, демократические структуры и процедуры вместо вертикального, статичного, иерархически организованного социума; закон и правовые алгоритмы вместо божественных установлений. Дальше в этом направлении зашла Европа. США, на мой взгляд, все еще продолжают сохранять живую связь с традицией, и это я отношу к их преимуществам. Что до Европы, то ее эксперимент продолжается и результат его пока неясен. Я намеренно написал: «зашла», а не «ушла». Быть может, Европа еще вспомнит о христианстве. Если же нет, то свято место пусто не бывает. Хотя теоретически нужно допустить и оптимистический вариант: Европа создает первую в истории человечества стерильно секулярную цивилизацию, традицию-штрих, у которой будет новый, посттрадиционный механизм ценностного воспроизводства и которой не будет страшен призрак Рима.
У Востока другая проблема: как модернизировать традицию, не разрушая ее, используя ее возможности для исторического роста. Дальний Восток, включая Китай, уже вовсю этим занимается. Несколько позднее этим занялась Индия. Ислам колеблется между дальневосточным вариантом и крайним: превращением в альтернативную западной цивилизацию. Контрцивилизацию. У последнего варианта все же меньше шансов реализоваться: на то он и крайний.
Россия, как обычно, ни Запад, ни Восток. Она вне жестких схем и определенностей. Туманность Россия. Вместе с тем она — один из вероятных кандидатов на роль следующего Рима. Понятно, что уже не третьего, а позднего. Наша традиция только выходит из забытья советского времени, которое она все же пережила, и это как-то обнадеживает. Хочется верить, что традиции в нас больше, чем мы думаем, что она не только в церковных стенах, но и в подсознании. Она нуждается в современной рецепции, в адаптации к сегодняшним реалиям, сохраняя одновременно свое онтологическое, вневременное ядро. Серьезность и строгость глубоко внутри, пластичность, движение и самоирония ближе к поверхности и вовне.
Кстати, о строгости. Если согласиться с теми, кто пишет, что Россия — цивилизация византийского типа, то без строгости нам нельзя. Как только внутренние скрепы лопаются, мы пускаемся во все тяжкие: Гражданская война и деструктивные моменты 90-х (но не все 90-е) не просто на памяти, они все еще кровоточат. Эти раны нам еще зализывать. Пока мы не в состоянии разрешать кризисы посредством медиации, как писал А. С. Ахиезер. Мы делаем это инверсионно, сразу переходя к противоположному полюсу, минуя середину и постоянно наступая на те же грабли. Взятые как народ, мы не можем поэтому позволить себе переступать Черту. Потому что за ней мы тут же перестаем быть людьми. Потому что тогда это есть наш последний и решающий Рим. Грибница разрушена и восстановлению не подлежит. От грибницы до гробницы...
И последнее соображение. Сущностно цивилизации воспроизводятся на онтологическом уровне, через систему символов, ритуалов и норм, посредствующих между здешним и иным, что бы мы ни понимали под последним. Мы живем в сложном, странном и разнокачественном мире. Или, иначе, наш мир — лишь один из модусов Реальности. К этому приходит, например, современная космология. Задолго до нее к тому же по-своему приходили пророки, мистики и прочие религиозные виртуозы (выражение М. Вебера). Самозамыкание в этом мире как единственном неизбежно ведет к деградации и вырождению — это было очевидностью уже для первых осевых культур. Причем очевидностью интуитивно-эмпирической, а не умственной. Отсюда следует необходимость выхода в открытый космос иного, необходимость периодического обновления в результате своего рода иррационального прыжка в новое. Разумеется, с возвратом. «Один раз инь, один раз ян и есть постоянное дао». Это стало внутренним правилом не только для развитых человеческих сообществ, но и для творческих людей всех времен и народов. Уже упоминавшиеся цивилизации освоили этот тонкий механизм, сберегли его, вовремя смазывали и потому выжили. В Риме этот механизм дал сбой, возможно, потому что римская цивилизация осталась доосевой: она не открыла для себя реальности иного в полной мере. Ее миф, ее картина мира были слишком историзированы и политизированы.