Интеллигенция в тумане

С некоторыми вариациями новгородско-варяжский контракт просуществовал до середины XIX века. В московское время мы и они были ближе, в петербургское — дальше, но суть нашего общественного договора оставалась прежней: вы избавляете нас от необходимости тратить время и силы на строительство общественной жизни, от необходимости быть гражданами, а мы позволяем вам чувствовать себя солью земли и заботиться о нас — хотя бы на словах. За тысячелетие, протекшее от Рюрика до Александра II, этот контракт был начертан уже в сердцах и умах и переписать его на бумаге было детским, смешным начинанием. Тем не менее Александр на это решился. Да и время ему вторило, вернее, он ему: в Европе недавно прошли демократические революции, во многих странах возникли парламентские режимы. В авторитарной, палочной Пруссии — и там крепостных отпустили на волю еще в начале века — стыдно, батенька, на глазах всей Европы держать половину страны на положении скота. Мы, чай, не в Африке. Вот и либералы приступают, и Николай Милютин уже представил свою «Записку». Короче, он сказал: «Поехали» и взмахнул самодержавной дланью.

Манифест в перспективе предоставлял крестьянам право становиться собственниками и жить на свой страх и риск: «Они (бывшие крепостные) вразумятся, что, получая для себя более твердое основание собственности и большую свободу располагать своим хозяйством, они становятся обязанными пред обществом и пред самими собою благотворность нового закона дополнить верным, благонамеренным и прилежным употреблением в дело дарованных им прав. Самый благотворный закон не может людей сделать благополучными, если они не потрудятся сами устроить свое благополучие под покровительством закона».

Известно, что значительная, если не большая часть отпущенного на волю крестьянства испытала шок и восприняла Волю как несчастье. Старый порядок, с которым русские люди срослись и сжились, а с ним и порядок вообще, зашатался — и Россия вступила в следующую за петровско-екатерининской фазу модернизации — более глубокую и более рискованную. Потому что в данном случае предполагалась обратная связь с народным, еще дообщественным, сознанием. Ни Петр, ни Екатерина не нуждались в апелляции к народному мнению. В середине XIX века нужно было делать следующий шаг, в противном случае Россия становилась конченной страной (и тогда были конченные страны). Россия не была еще готова к этому шагу, но не сделать его было нельзя. Потому что нельзя быть вполне готовым к новому. Наряду с шагом неизбежен и прыжок. Любые реформы всегда были (и будут) в известном смысле несвоевременны. В то же время мне кажется, что поступь российской модернизации была по-своему органичной, поскольку наши реформы были довольно жестко обусловлены историческими требованиями. В своем движении в будущее в XVIII и XIX столетиях Россия не совершала лишних движений — только вынужденные и необходимые. Мы всегда ждем до последнего — и лишь тогда вскакиваем на подножку последнего вагона уходящего поезда истории. В этом и состояла наша ограниченная и органичная мудрость. В отличие от более подвижных «морских» наций, континентальная громоздкая Россия не корректировала (и не корректирует) свой исторический сценарий: все происходило и происходит своим чередом. Но если до последних четырех-пяти десятилетий это сходило нам с рук, потому что у нас еще было время, то сейчас мы не просто привычно запаздываем: мы в жестоком, если не в фатальном, цейтноте. Однако я забежал вперед.

Манифест 1861 года, как я сказал, положил начало новому социальному контракту. Он писался тяжело и постепенно. Именно тогда, во второй половине XIX века, вскинулась в протесте несогласная часть России, получившая право голоса. Именно тогда возникла возможность Революции, которую я воспринимаю как кошмарный и вместе с тем неслучайный исторический срыв. Революция — прямая наследница нашего Старого — рабовладельческого — порядка, в котором рабы согласны быть рабами и в котором рабство прикрыто демагогией общинности и солидаризма.

Кстати, в Манифесте не предполагалось немедленного освобождения крестьян с землей. По мысли его составителей, крестьяне будут выкупать землю не сразу и не скопом, а постепенно. Это увеличивало амортизационные возможности реформы и снижало ее социальные издержки. Время было ее основным ресурсом. До 1914 года оно было на ее стороне. Даже «заморозки» царствования Александра III вписывались в общий рисунок преобразований как своего рода противофаза, противовес, сообщавший им равновесие.