Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

— Во-первых, — ответил Александр Дмитриевич, не давая опять разбушеваться слушателям, с пристрастием наблюдавшим за схваткой, — во-первых, страна голодала и год назад, когда нашей власти не было и в помине. В Министерстве продовольствия сидел тогда не я, а вы, милостивые государи! Это во-первых. А во-вторых, продовольственный аппарат, кормящий, плохо ли, хорошо ли, но кормящий миллионы людей, и сейчас находится в ваших руках! Я не посягаю на ваши убеждения, но думаю, что вы согласитесь со мной, употреблять этот аппарат в качестве орудия политической борьбы недопустимо, Больше того! Нечестно!

Эх, зря погорячился! Чуть сорвался — и опять гудят, беснуются министерские служащие.

— Они еще говорят о честности! — опять крикнул кто-то из угла высоким фальцетом.

— Спросите его, что он делал в день разгона Учредительного собрания! — яростно вопрошал другой голос.

Громан поднимает руку — и его единомышленники нехотя умолкают.

Дождавшись тишины, он обращается к Цюрупе и членам коллегии, тесно обступившим трибуну:

— А какой прок от нашего аппарата, если с момента захвата вами власти на местах нет подвоза хлеба?

— Это вам бы хотелось, чтобы его не было! — запальчиво не уступает Цюрупа. — Я только что приехал из Уфы. Товарищ Брюханов и товарищ Свидерский приехали со мной вместе... Мы собрали там в одном из уездов бедноту, раздали крестьянам помещичьи земли и скот, после чего подвоз хлеба в этом уезде сразу же увеличился. Не везет хлеб сельская буржуазия, та, что спит и видит гибель революции. Трудовое крестьянство нас поддерживает.

— Поздравляю вас, господа! — воскликнул с иронической галантностью рослый, выхоленный чиновник, поднявшись со своего места и разведя руки в нарочито почтительном поклоне: — Мы, кажется, уже приняты на курсы большевистской политграмоты.

— Долой красных агитаторов! Не желаем слушать весь этот вздор! — раздались крики.

— Граждане! Только что получено известие: Псков и Ревель большевиками сданы...

Все притихли и оглянулись. Вздрогнув, огляделся и Александр Дмитриевич, но уже нельзя было определить, кто крикнул о Пскове и Ревеле: человек этот, видимо, не очень стремился к популярности.

— Господа! — прогудел чей-то иерихонский бас. И Цюрупа тут же узнал его обладателя — это был тот самый коллежский советник, что сидел в заднем ряду, возле прохода, и жаждал увидеть погибель большевиков даже ценою сдачи Питера немцам.

— Господа! — повторил он. — Своим возмутительным декретом от десятого ноября минувшего года новая власть упразднила даже самый мой чин, дарованный мне по выслуге лет. Как личность, я для этой власти не существую. Но как демократ и гражданин, я ей отвечаю: — Ha-кося, выкуси! Вот тебе сотрудничество! Я отказываюсь дольше оставаться в обществе комиссаров и призываю всех последовать моему примеру.

Произнеся эту тираду, обладатель баса вскочил со своего места и пошел к двери. Его примеру последовали еще несколько человек.

— Нейтралитет, соблюдайте нейтралитет, граждане! — попытался задержать их Громан.

— Вот ужо немцы вам покажут «нейтралитет»! — на ходу выкрикнул барственного вида чиновник. — Узнаете, как чужие земли раздавать дармоедам!

— Нейтралитет, нейтралитет! — передразнил Громана Цюрупа и крикнул вслед уходящим: — Поведение ваше называется саботажем! И вся ответственность за это по законам военного времени ляжет на вас!

Не слушая его, министерские служащие, толкаясь в дверях, валом повалили вон.

И вскоре зал опустел. Только швейцар сочувственно маялся в дверях да лихой шофер императрицы Маринушкин, в хромовой тужурке, с галстуком-бабочкой, стоя с ним рядом, не то виновато, не то смущенно переминался с ноги на ногу — рассматривал медные застежки на своих крагах.

Из всех стоявших возле трибуны один Громан не был растерян. Он, не спеша, собрал бумаги, аккуратно сложил их и разгладил загнутый угол желтоватого листа.

— Вот он, результат вашей соглашательской политики! — с досадой заметил, обращаясь к нему, Цюрупа.

Не выпуская стопку бумаг, Громан развел руками:

— Я хотел только одного, — сказал он примирительно, — чтоб ваше падение прошло с наименьшими жертвами и для вас и для рабочего класса.

— Вечно они так! — не глядя на него, сердито проворчал Брюханов.

— Вот именно! — подхватил Свидерский. — Всегда хотят с наименьшими, а кончается наибольшими.

Громан критически оглядел друзей Цюрупы, стоявших у подножия трибуны. Всем своим видом он стремился продемонстрировать, что если и не совсем добился того, чего хотел, но не остался внакладе, не понес урону, а вот вы!.. На вас и обижаться- то нельзя.

— Дорогие товарищи! — устало проговорил он, как учитель, втолковывающий ученику общеизвестную истину, не стоящую выеденного яйца. — Неужели вам еще не ясно, что ваши часы сочтены? — И, считая, что сделал все, что от него требовалось, он спрятал бумаги в портфель и подчеркнуто громко щелкнул замком.

— Товарищи! — обратился Александр Дмитриевич к своим помощникам, никак при этом не реагируя на слова Громана и будто не замечая его. — Речами мы Россию не накормим, даже самыми сладкими... — И пошел вон из зала.