Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

— Их тут целая шайка была — компрод. А этот у них верховодил. Его из Москвы самый главный большевистский комиссар по хлебу прислал — Цюрупа...

— А когда ваши части приближаться начали, они тут денно и нощно хлеб отправляли. Все грузили и грузили в вагоны. Полки ихние ушли, оставили город, а этот, комиссар то есть, как бешеный все грузил, все грузил... А теперь — на вот! Это же мой пакгауз был, ваше превосходительство! Да я, бывалоча, в нем...

— Зачем же ты сжег хлеб, который сам запасал? — обратился Деникин к пленнику.

— Чтоб тебе не достался! — С бесшабашной лихой дерзостью пленник тряхнул головой и так глянул ему в глаза, что Антон Иванович поспешил отвести взгляд и тронул плечо шофера.

— Ну что ж... — насупившись, произнес он. — Только зря все это: дело ваше битое.

— Битое?! — встрепенулся комиссар, казавшийся вновь безучастным ко всему происходившему вокруг. — Битое?! Эх, ты!.. Да что с тобой толковать?! — как бы посоветовался он сам с собой, веско добавил: — Покойник, — и улыбнулся.

Да, да, улыбнулся, будто чему-то вздорному, пустому, не заслуживающему даже настоящего ответа.

Уже далеко позади осталась будка у железнодорожного переезда, полосатый шлагбаум, каменные столбы по бокам дороги, уже не слышно стало гудения толпы, а перед глазами Деникина все стоял босой комиссар и улыбался чему-то своему, недоступному пониманию генерала:

«Покойник... Покойник... Покойник...»

И невеселые размышления постепенно овладели главнокомандующим...

В прошлом году в Армавире, в Тихорецкой и на других станциях остались нетронутыми заготовленные красными эшелоны с хлебом — тысячи вагонов зерна. А теперь, куда ни приходишь, всюду хлеб либо вывезен подчистую, либо уничтожен в последний момент.

И это когда от начала молотьбы не прошло и месяца!..

Когда он, Деникин, специально начал наступление в такой срок, чтобы не дать красным воспользоваться хлебом нового урожая!..

Пушки бросают, пулеметы, а хлеб...

Что у них, продовольственное дело поставлено лучше военного? Или сообразили наконец, что хлеб — оружие пострашнее любых пушек и пулеметов?

Да! Надо, обязательно надо распорядиться, чтобы с продовольственными комиссарами расправлялись, как с лазутчиками и шпионами! И чтоб побольше публиковали об этом в газетах. Именно, именно... Продовольственный комиссар этот не пойдет разорять храмы. Этот поумнее да поопаснее...

Настроение у Антона Ивановича начало заметно портиться. А портиться оно в последнее время начинало неизменно с того, что он вспоминал гибель генерала Корнилова, которого почитал другом, учителем и чуть ли не отцом родным.

Надо же! — вновь и вновь горестно досадовал он, и ему до мельчайших подробностей вспоминалась хатка на краю станицы неподалеку от Екатеринодара, Корнилов за своим рабочим столом — и вдруг прямое попадание снаряда...

Между тем автомобиль генерала подкатил к собору.

Депутация отцов города и «истинных демократов» поднесла хлеб-соль на подносе, покрытом расшитым рушником. Один оратор-патриот сменял другого.

Деникин все смотрел на вышитых петухов, и ему, как предсмертный вздох, все слышался молодой звонкий голос того продкомиссара:

— Чтоб тебе не достался!

«Ничего... Ничего-о! — упрямо утешал себя генерал. — Впереди — Орел, за Орлом — Тула, а Тула — это уже Москва...»

«Совершенно секретно А. Д. Цюрупе».

Александр Дмитриевич разорвал пакет, достал из него сложенную карту, развернул ее и склонился над столом:

«Так, так, так...»

«Военное положение на седьмое октября тысяча девятьсот девятнадцатого года...»

Синяя линия фронтов от Петрограда уходит на Сердоболь, тянется к юго-восточному углу Ладожского озера, потом на Устюжну, Мологу, Кинешму...

От Хвалынска вдоль Волги опускается на Саратов, на Царицын, сломавшись, поднимается к Тамбову, отсекает Воронеж, подбирается к Орлу и Калуге, поворачивает на Житомир, Новоград-Волынский и через Полоцк, Двинск, Псков, Ямбург возвращается к Петрограду.

Цюрупа еще раз проследил, как расположены фронты, с надеждой глянул на юг, словно в последнюю минуту синяя линия там могла переместиться и лечь получше. Но там по-прежнему все было плохо, очень плохо.

Да, Деникин развивает успех — рвется к Москве.

В самой столице тоже неспокойно: совсем недавно прогремел взрыв в Леонтьевском переулке — анархисты бросили бомбу в зал заседаний Московского комитета партии, убит секретарь МК товарищ Загорский.

Юденич наседает на Петроград — бои идут под самым городом, у Павловска, Детского Села, Пулковских высот.

Но зато Колчак... Колчак почти разгромлен: катится за Тобол. Заволжье, Урал, Западная Сибирь — наши.

Заготовки идут повсюду. И трудности нынешнего сезона, жалобы отовсюду — добрые трудности, хорошие жалобы. На многих приемочных пунктах крестьяне простаивают по десять-пятнадцать дней, ожидая очереди на ссыпку.

А ссыпка в иных местах переваливает за тридцать тысяч пудов в сутки!

И ведь могла бы быть еще больше, если бы приемщики работали не по пять часов в день. Безобразие!