Интенсивная терапия. Истории о врачах, пациентах и о том, как их изменила пандемия

В сообщении говорилось: «Обсудить настроение». Девочку записала на консультацию ее бабушка. Я просмотрел медицинскую карту и не увидел в ней ничего нового. Шесть лет назад она обращалась ко мне по поводу ушной инфекции, еще два года назад – из-за травмы, полученной на занятиях гимнастикой. Ее приводили ко мне, чтобы сделать прививки и решить некоторые детские проблемы. Я не помнил ее лица, но поскольку прошло уже несколько лет и она находилась в переходном возрасте, пациентка точно изменилась до неузнаваемости. Мне дали ее личный номер телефона, что необычно для 16-летнего подростка. Я позвонил, но никто не снял трубку, и автоответчик не сработал. Я позвонил на домашний номер телефона, но никто не ответил. Локдаун продолжался, и мне показалось странным, что никто не подходит к телефону. Я оставил на домашний автоответчик максимально нейтральное сообщение и положил трубку.

Стелла перезвонила позднее утром. Я представился и поблагодарил ее за звонок.

– О чем вы хотели бы поговорить? – спросил я.

Ее тонкий голосок казался неуверенным, но в то же время храбрым.

– Не знаю, может, о моих чувствах?

– И что вы чувствуете?

– Мне плохо, очень плохо. Я паникую, тревожусь.

– М-м-м, что-нибудь еще?

– А еще я не понимаю… – ее голос прервался. – Я не понимаю, чем все это закончится.

– Что именно?

– Я не знаю, когда смогу снова увидеться с друзьями.

– Чем вы занимаетесь во время локдауна?

– Ничем особенным.

Она замолчала, и я боролся с желанием заполнить паузу. Через несколько секунд она снова заговорила:

– Я читаю книги. Научно-популярные.

– Вы выходите из дома? Вы можете заниматься спортом на улице.

– Я иногда гуляю с собакой.

Я издал звук, который должен был выразить согласие, понимание и поддержку, не содержа осуждения, в отличие от ответа: «Вам следует больше гулять!» Я был уверен, что она уже много раз слышала это от родителей или бабушки.

– Вы сказали, что паникуете и тревожитесь, – продолжил я. – Для вас это что-то новое?

Она снова замолчала, и пространство между нами показалось мне странным. Электрические провода соединяли наши голоса, но не могли сократить пропасть между подростком и человеком среднего возраста. Нам обоим были предписаны определенные роли, которых мы пытались избежать. Ее страдания и мои попытки их понять, ее молодость и мой опыт… Я тоже пережил непростой переходный возраст и работал со множеством встревоженных подростков за 20 лет клинической практики. Мог ли я быть ей полезен или же был очередным стареющим дураком, делавшим вид, что он все понимает?

– Нет, – сказала она наконец. – Это не что-то новое.

– И что вы делали до пандемии коронавируса, когда так себя чувствовали?

Я слышал, как она пожимает плечами.

– Я закусывала губу или внутреннюю поверхность щеки, пока все не проходило.

– А теперь?

– Сначала я царапала себя маникюрными ножницами, – сказала она.

– А теперь? – повторил я.

– Я давно этого не делала, – ответила она.

– Это хорошо, – сказал я и подождал несколько секунд, давая ей возможность отреагировать, но она промолчала. – Многие люди, когда сильно расстроены, причиняют себе боль. Им кажется, что это помогает прояснить разум или почувствовать себя реальными. Это неправильно, и есть гораздо более эффективные способы справиться с неприятными чувствами. У вас есть шрамы?

– Несколько.

– Где?

– На лодыжке. Я поняла, что там они практически незаметны.

– Вы слышали о других способах бороться с неприятными чувствами, пробовали что-нибудь еще?

– Нет.

– Я могу прислать вам несколько идей о том, как можно отвлечься.

– Хорошо, – сказала она и снова замолчала.

– Кто еще находится с вами дома? – спросил я.

– Мама, папа и старший брат.

– Вы можете поговорить с кем-нибудь из них? Рассказать, как себя чувствуете?

– Нет.

– А что насчет друзей?

– У меня есть… – Я услышал, что она начинает плакать. – У меня есть парень, которого я не видела… – ее голос задрожал, – с начала… всего этого.

Благополучие подростков во многом зависит от школы, и мне казалось невероятным, что за один день обучение запросто отменили. Детям не оставили возможности обращаться за поддержкой к учителям.

Я спросил соседа, который работает школьным учителем, как он относится к тому, что теперь общается с детьми только по видеосвязи. Я удивился, когда он покачал головой и сказал:

– Камеры включать нельзя. Дети находятся в своих комнатах, а мы не имеем права смотреть на них. Это необходимо, чтобы защитить и меня, и учеников.

Однако эта политика, направленная на защиту уязвимых детей и подростков, усугубила катастрофическую изоляцию, в которой оказались многие из них. Мне было интересно, насколько сложно будет местным властям получить разрешение у родителей на то, чтобы учителя могли поддерживать зрительный контакт с учениками.

– Не думаю, что все это продлится очень долго, – сказал я Стелле. – Скоро меры будут смягчены. Я уверен, что через некоторые время вы снова увидитесь.

– Я сомневаюсь, что все снова придет в норму, – сказала она.