Интенсивная терапия. Истории о врачах, пациентах и о том, как их изменила пандемия

По мере установления новой нормы я начал замечать у своих пациентов последствия долгой изоляции. Мистер Малколм жил в нескольких домах от клиники. Я помню нашу встречу вскоре после объявления локдауна: он пришел в клинику не по записи – из-за деменции его сознание было спутано, и он не смог объяснить, зачем пришел и что его беспокоило. Я усадил его, налил стакан воды и позвонил ближайшему родственнику, чей номер был у нас записан. Им оказалась его внучка. Я слышал в трубке детские крики, причем не только радостные, но и гневные, но Кристи, внучка мистера Малколма, была совершенно спокойна. Она была искренне обеспокоена состоянием деда и не пыталась быстрее завершить разговор, чтобы пойти к детям.

Кристи сказала, что в последнее время мистер Малколм стал все чаще выходить из дома, и не знала, как он перенесет локдаун, когда ее, как и всех остальных жителей страны, просили не контактировать с пожилыми людьми и оставаться дома.

– Вам нужно кое-что знать о моем дедушке: он живет ради своих правнуков, – сказала Кристи. – Когда он их видит, его лицо сияет, и лица моих детей тоже.

В то время я надеялся, что локдаун не продлится долго, и мистер Малколм найдет способы видеться с правнуками, несмотря ни на что. Однако он жил в маленькой квартире, и у него даже не было сада, откуда правнуки могли бы ему помахать. Тогда национальные рекомендации требовалось соблюдать очень строго: индекс репродукции коронавируса был равен 2–3, и, если бы не все люди (в деменции или нет) подчинялись требованиям, последствия были бы катастрофическими.

У большинства из нас есть заготовка того, что мы собираемся сказать. В нашем разуме есть некая комната для лингвистических репетиций, где мы пробуем разные фразы и оцениваем их потенциальный эффект. В этом ментальном пространстве у меня начала формироваться фраза о приоритетах в конце жизни. В жизни мистера Малколма, которая явно подходила к завершению, осталось так мало полноты и смысла, что радость от встречи с внуками, вероятно, перевесила бы риск заразиться коронавирусом и умереть от него. Когда эта фраза сформировалась у меня в голове, я понял, что, даже просто предложив это Кристи, возложу на нее тяжелейшую ношу. Из-за тяжелой деменции мистер Малколм не мог принимать подобные решения самостоятельно, поэтому сделать это нужно было Кристи и ее семье. Если бы он умер от коронавируса после того, как подержал внуков на коленях, вся семья испытала бы невыносимое чувство вины.

Я практически ничего не слышал о мистере Малколме и Кристи до начала июля, когда ограничения были немного ослаблены и все шептались о том, что люди, находившиеся на изоляции, теперь снова могут встречаться с близкими. К тому моменту мистер Малколм провел дома в одиночестве почти четыре месяца.

Звонок Кристи меня насторожил. Она созвонилась с дедушкой, и он показался ей возбужденным и встревоженным, поэтому осторожно попросила меня проведать его.

– Я схожу к нему и позднее вам перезвоню, – пообещал я.

То, как мы проводим свои дни, говорит о том, как мы проживаем жизнь. Вещи, которыми мы окружаем себя в повседневной жизни, свидетельствуют о том, что мы ценим больше всего. Я бывал в убогих трущобах, где книги, понятные только людям с поразительной эрудицией и неординарным интеллектом, лежали стопками от пола до потолка, и между ними были узкие проходы, соединявшие кухню, спальню и ванную. Они напоминали тропинки, протоптанные животными среди высокой травы. Мне доводилось бывать и в одиноких домах, где стерильные комнаты походили на витрины. Казалось, что единственной любовью, оставшейся в этих домах, были хорошие отношения с соседями.

Больше всего мне нравятся неидеальные обжитые дома, где у двери валяются ботинки, а на стенах висят коллажи из списков, билетов, детских рисунков и картин, отобранных по воспоминаниям, а не по качеству.

Дом мистера Малколма хранил в себе любовь, какую доводится испытать лишь некоторым из нас. На каждой стене и поверхности были семейные фотографии. Судя по прическам и одежде запечатленных на них людей, все эти снимки были сделаны в течение 60–70 лет. В конце концов, есть разные виды богатства. Хотя стиль одежды изменился, а профессиональные фотографии стали выглядеть иначе, по широким улыбкам и морщинкам в уголках глаз я понял, что это четыре поколения одной семьи. На одной из фотографий 1970-х годов были обнимающиеся мужчина и женщина в цветастых рубашках и с хиппи-прическами, и мне было приятно увидеть, как те же люди менялись в 1980-х и 1990-х годах. Рубашки сменились костюмами и летними платьями, химические завивки появлялись и исчезали, количество детей увеличивалось. Некогда длинные волосы становились редкими и седыми. Дети превращались в молодых женщин и мужчин, запечатленных на собственных свадьбах, выпускных и днях рождения.