Интербригада

Меня пригласили в программу «Схватка за жизнь». То есть не меня, а Сарпинского, которому предстояло схватиться со мной. Мое участие уже было анонсировано Настей. Я продолжал злиться, поэтому Сарпинский согласился.

Зазвонил мобильник. Тот же женский голос попросил меня – первого меня – подтвердить участие. Я подтвердил. Редакторша поблагодарила и обещала интересный эфир. В этом я не сомневался.

Я подумал, что редакторша не полная дура, а тотальная. Она могла не понять, что разговаривала с одним и тем же человеком, но не понять, что звонила по одному номеру, – это уже слишком. Даже для меня.

– Откуда у них номер Сарпинского? – задал я риторический вопрос. Потом присмотрелся к Насте. Потом присмотрелся внимательнее.

– У них не может быть номера Сарпинского, – сказала Настя, – потому что Сарпинского не существует.

– Назавтра к пяти часам Сарпинский приглашен в эфир. Это значит, что в пять часов он материализуется. Его материализация означает мою аннигиляцию. Хоть это ты понимаешь?

– Я не хочу, чтобы ты аннигилировался, – ответила Настя.

– Две мои ипостаси не могут сосуществовать в одном эфире. В жизни – могут, поскольку жизнь – всего лишь иллюзия, а эфир – единственная объективная реальность.

Из меня выпирало еще какое-то Я. Старое и потасканное, которое когда-то обучалось в аспирантуре и сдавало кандидатские минимумы по философии. По моим ощущениям, то Я давно завершило свой жизненный цикл и, отступив под напором варварских, но более актуальных Я, впало в ничтожество и гомеостаз.

– Достал, – сказала Настя.

– Короче говоря, я не могу в эфире спорить сам с собой.

– Ты всегда споришь сам с собой.

– Но при этом меня не представляют телезрителям как двух разных людей. Мое сознание может расширяться и дробиться до бесконечности, но телесная оболочка, являясь формой грубой материи, не способна на подобные метаморфозы.

– Надень антифашистскую «пидорку», – посоветовала Настя. – Сарпинский будет выступать с открытым ебалом…

– Забралом, – поправил я.

– Хорошо. С открытым забралом, а ты – в «пидорке». Пока камера крутится туда-сюда, будешь снимать и надевать шапку.

– Я выкинул ее в мусоропровод.

– Тебе выдадут новую. Неужели у них на телевидении «пидорок» нет?

– Пидоров, – говорю, – хватает, а насчет «пидорок» не уверен.

Вдруг меня осенило:

– Сарпинским будешь ты.

– Нет, – сказала Настя. Подумала и добавила: – Да.

И ушла в парикмахерскую. А я – к Ахмету.

Через час от меня можно было прикуривать. Все кафе уже знало, что завтра по ящику я буду трындеть о национальной гордости великороссов.

Мужчина с козлиной бородкой заметил, что национальная гордость есть не только у великороссов. Какой-то Маджид рассказал мне, что им в нас не нравится. Маджиду не нравилось, что наши мужчины всегда бухие, а женщины легкодоступны.

Я вспомнил Настю и сказал, что, приходя в гости, непозволительно ругать хозяев. Что таким гостям надо морды арбузом разбивать.

Маджид не уловил цитату из хрестоматийного рассказа Зощенко «Стакан» и спросил, что я имею против арбузов. Мужчина с козлиной бородкой и неопределенной национальной гордостью заметил, что дело не в арбузах, а в тех, кто их продает.

Маджид спросил, что козлиная бородка имеет против торговцев арбузами. Бородка пояснила, что торговцы арбузами впрыскивают в товар мочу, чтобы придать ему красный цвет и сладкий вкус.

Я заказал бородке триста граммов. Он потребовал куриных крылышек. Я послал его на хуй.

Маджид спросил, почему я считаю его гостем. Я предложил выйти поговорить на улицу. Подошел Ахмет и скромно заметил, что гость в его заведении, пожалуй, все-таки я. Мы выпили за дружбу народов.

Обычно в таком состоянии я ловлю машину до подъезда. Но бабье лето, наложенное на мужицкую дозу пойла «Арарат», окончательно вскружило мне голову. Я решил прогуляться.

Иду. Курю.

Вдруг на пути встает человек довольно отвратного и потасканного вида. Стоит и смотрит. Потом сплевывает через зуб и спрашивает:

– Ну че? Долго еще ждать?

– Тебе чего? – говорю.

– Сигарету-то дай, крыса, – как-то даже не сказала, а проскрипела странная личность.

Человек, который назвал меня крысой, едва доставал мне до плеча. И нетвердо стоял на ногах. Я отпихнул его и пошел дальше.

Сзади на меня обрушился удар. Я рухнул подбородком о поребрик. О бордюр, как говорят москвичи. Погрыз зубами асфальт, как говорили мои знакомые купчинские гопники.

Не помню, сколько я пролежал, пока не перевернулся на спину. С подбородка на грудь стекала кровь. Язык во рту не находил себе места, всюду натыкаясь на осколки зубов. Надо мной стояли четыре придурка. Как я не заметил, что их четверо? За кустами, что ли, прятались? Как гаишники?

– Откуда ты взялся, клоп ничтожный? – заскрипела странная личность. – Кто ты такой, чтобы меня отпихивать? Еще раз спрашиваю: откуда ты? из-под каких обоев?

Я стряхнул очки. Правый глаз смотрел куда-то вверх, а последнее, что увидел левый, был с быстротой молнии приближающийся ботинок.

II

При виде меня Настя засмеялась.

– Нишево смешово, – сказал я.

Отсмеявшись, Настя окружила меня заботами, ежесекундно тревожа расквашенную физиономию. Я выл.