Интердевочка

Глубоко проминая рыхлый сверкающий снег, к дому номер тридцать два медленно подполз совтрансавтовский грузовик «вольво» с громадным фургоном – АВЕ 51-15.

Из высокой кабины в сугроб выпрыгнул водитель в свитере и лыжной шапочке. На мгновение замер, прислушался и оглянулся на наш дом. На наши окна.

Я могу поклясться, что он обернулся именно на наш дом. И хотя окна по зиме у нас были заклеены, но форточки в кухне и комнате распахнуты, и на улице, наверняка, было слышно, как мы все замечательно пели старую грустную песню про хас-булата.

Пели все сидящие за столом. Даже Лялькин отец, который успел загодя нахвататься коньячку и теперь был почти в полном отключе, и то пел!.. Пела тетя Тоня – Лялькина мать, прекрасно пели Кисуля и Гулливер… Низким, хрипловатым контральто удивительно пела Зинка Мелейко… С глазами, полными слез, пела моя любимая мама. Держась под столом за руки, пели Лялька с нашим молодым доктором Володей. Откуда они-то знают эти слова?..

И я с ними пела. Несмотря на полное отсутствие слуха. Пела и поглядывала в окно на наши девяти– и пятиэтажные уродливые блочные домишки, на узкие обледенелые проезды между ними, на новостроечный квартал, ставший мне таким родным – моим домом, моей родиной…

А потом я увидела, что мама уже плачет почти в открытую. Этого я не смогла перенести. Я взяла ее за руку, подняла и бодренько сказала:

– А ну, мамуля, помоги мне сладкий стол приготовить.

Я втащила ее в нашу пятиметровую кухоньку, усадила и дала в руки нож:

– Режь наполеон, мам. А я разложу пирожные и сделаю кофе.

– Может, кто-нибудь чаю захочет, – глотая слезы, сказала мама.

– И чай заварю.

Мы стали работать в четыре руки. Силы мои были уже на исходе и больше всего я боялась, что мама сейчас скажет: «Не уезжай от меня, деточка».

– Не уезжай от меня, деточка, – сказала мама.

Боже мой, как я боялась именно этой фразы!

– Я не от тебя уезжаю, ма. Я от себя уезжаю.

А из комнаты неслось:

Под чинарой младой Мы сидели вдвоем…

– Я должна, должна переменить обстановку, мамуля. Иначе в один прекрасный день все полетит вверх тормашками. Я столько лет…

– Останься. Я помогу тебе.

– Не смеши меня, ма.

В дверях кухни возникла Кисуля:

– Помочь, девушки?

– Нет! Иди, садись за стол. Мы сейчас…

Кисуля исчезла, а я честно сказала маме:

– Жить в постоянном вранье… Слышим одно. Видим другое… Я лгу. Ты знаешь, что я лгу. Я знаю, что ты знаешь… Но я продолжаю, лгать, а ты делаешь вид, что мне веришь! Что само по себе тоже ложь… И так повсюду. Во всем. Надоело!..

– Деточка! Но это же все зависит от нас самих…

– Да перестань ты! Ни хрена от нас не зависит! Цепляемся за идею, которой в обед – сто лет, и врем, врем!

– Но первоначально-то идея была прекрасна!

– Зато сколько сейчас на ней дырок, дерьма всякого?! А мы все делаем вид, что она у нас чистая и непорочная! Ты, небось, до сих пор веришь, что дедушку в сорок восьмом за дело шлепнули? Хотя у него орденов было от глотки до причинного места!

– Я была ребенком… Мы верили, Таня…

– А потом? – я вдруг перестала жалеть маму.

– И потом. Таня, без веры жить нельзя. Это грех, Таня, – неожиданно твердо сказала мама.

– Вы-то во всех верили! То в одного, то в другого, то в третьего! Пока вас жареный петух в задницу не клюнет… Как в песне: «А в октябре его маненечко того, и тут всю правду мы узнали про него…» Так, да?

– Но дедушку потом реабилитировали! Значит…

– Посмертно! Посмертно, мама. Это ты, надеюсь, помнишь? А потом, что за ерунда собачья, когда ресторанный халдей или водила таксярника официально… Официально, мама!.. Зарабатывает вдвое больше учителя, инженера, доктора?! Да еще и украдет черт-те сколько. Не хочу! Хватит.

– Тем более, – сказала мама, – уезжать из своей страны, когда она в таком состоянии, – это тоже грех! Когда Куприн и Вертинский вернулись на родину, они до конца жизни свою эмиграцию считали трагической ошибкой…

– Сравнила!.. Если бы они прошли мое оформление на выезд, я еще не знаю – вернулись бы они или нет…

И тут я услышала, как в комнате закричала Лялька:

– Тихо! Телефон!.. Междугородная!!!

Надрывался непрерывный телефонный звонок. Я пулей влетела в комнату и схватила трубку:

– Алло! Да! Я мадам Ларссон. Да!.. – Сказала всем: – Швеция.

Стокгольм…

И снова закричала в телефон:

– Да, Эдик! Все в порядке!.. Уже такси заказали! Да! Не волнуйся! Тебе все передают огромный привет… И мама тебя целует! Что? И я, конечно!.. Хорошо! Хорошо, говорю! Я все поняла! Целую. Жди!

Я бросила трубку и почувствовала себя неловко за краткость общения с мужем. Хотя разговор прекратила не я.

– Там эти телефонные разговоры стоят уйму денег! Гораздо дороже, чем у нас…

Опять зазвонил телефон. Я снова подняла трубку:

– Алло! Да, вызывали! Но мы две машины заказывали… В аэропорт. Одну минутку! – я выглянула в окно. – Пожалуйста, передайте водителям, чтобы остановились у дома тридцать два. К нашему не подъехать. Тут машина из «Совтрансавто» перегородила дорогу. Хорошо! Ждем.

Я завела Ляльку в ванную и передала ей сберкнижку.