Интердевочка

– Одну секундочку… А то, знаете, она под себя ходит… Потом убирать, белье замачивать. Вы уж извините меня, пожалуйста.

– Ладно, – сказала я и встала из-за стола. – Я привезу вам то, что вы просите. Мне на это нужно несколько дней.

– Хорошо, хорошо… – забормотал отец, и мне показалось, что в эту секунду ему гораздо важнее немедленно бежать к жене, чем получить с меня деньги. – Пройдемте, пожалуйста.

Уже из коридора он прокричал в комнату:

– Люсенька! Секундочку!.. Я только товарища из собеса провожу!

– Где?! Где я ему достану столько денег?! – орала я уже в состоянии истерики Кисуле и Гулливеру.

Десять минут назад я примчалась к ним на «хату», которую они на паях снимали у уехавшего инженеришки.

Девки ходили по квартире немытые, нечесаные после бурной «рабочей» ночи и долгого дневного сна. «Хата» была, как и все «хаты», предназначенные для свиданий проституток с клиентами: отдельная, однокомнатная, почти без мебели, с большой и низкой тахтой, или, как говорят, «станком», журнальным столиком и обшарпанным креслом. Зеркало у тахты, на стене японский календарь с голыми девочками; ванная с облупившимся кафелем и лучшей косметикой мира, около треснувшего унитаза рулон американской розовой «пуховой» бумаги. Загаженная пятиметровая кухня с двухконфорочной плитой вся уставленная бутылками из-под всех возможных и невозможных напитков. Валяются пустые банки из-под пива «севн-ап», «швепса» и «джинджер-эля»…

А в изголовье тахты обязательный двухкассетный «Шарп» с набором самых современных пленок.

– Погоди, не ори, – сказала Кисуля. – Сколько нужно?

– Три! Три штуки он запросил!.. – крикнула я в ярости.

– Мог бы и больше, не ты первая, – тихо сказала Гулливер и показала глазами на Кисулю.

– Помоги, Кисуля!.. – взмолилась я.

– Что же, у тебя «капусты» нет? – не поверила мне Кисуля. – Ты же последний год молотила, как лошадь.

– Откуда. Я же не жмусь, как ты. Да, у меня было одиннадцать штук! Так четыре я тебе отстегнула за шубу, две себе оставила на жизнь, а пять положила в сберкассу на мамино имя, чтобы она потом без денег не сидела, когда меня здесь не будет! И все! И наличманом у меня сегодня полторы и хрен с прованским маслом!.. С материной книжки мне теперь не снять, в больнице ни у кого рубля лишнего нет. А нужно еще три тысячи доставать. И жить до зимы!..

– У меня денег нет, – твердо сказала Кисуля. – У меня все в облигациях трехпроцентного займа, а через две недели розыгрыш. Я не могу рисковать.

– Гулливер! Симка!.. Ну, поскреби по сусекам, – униженно попросила я. – Выберусь «за бугор» – сочтусь…

– О чем ты, Танька! У меня все в валюте, я уже сколько не сдавала ее. Одного моего приемщика уголовка замела, сама сижу – трясусь. Второй – вот-вот загремит. У меня «деревянных» – кот наплакал. И на машину внесла – четыре сверху пришлось кинуть. Да разве я…

– Что делать, девки? Что делать? – Я была в полном отчаянии.

– Что ты дергаешься, как свинья на веревочке? – Жестко сказала Кисуля. – Чего ты побираешься? Сама заработать не можешь? Выставка медицинского оборудования со всего мира приехала, пушники на аукцион собрались, работы в городе навалом, а ты тут казанскую сироту разыгрываешь?! Дерьмо собачье! Чище всех хочешь быть? Замуж вышла?

– Ты в своем уме?! – закричала я. – Один привод, и для меня вообще все накроется!..

– Кто тебя просит по гостиничным номерам шляться? Бери ключ от «хаты», плати нам полтинник в сутки и молоти себе на здоровье. Что для подруги не сделаешь…

Гулливер ошарашено взглянула на Кисулю, сказала:

– Девчонки, я пойду на кухню, кофейку замостырю…

И смылась. Меня снова брали за глотку. Теперь – подруги.

– Значит, с меня полсотни в день? – усмехнулась я. – А в месяц за «хату» двести?

– Двести пятьдесят, – холодно поправила меня Кисуля. – У тебя же экстренный случай. Дорога ложка к обеду.

– Кому я валюту потом сдам? Я уж все концы растеряла…

– Валюту я у тебя сама приму в лучшем виде, – рассмеялась Кисуля.

– Господи… Что же я маме скажу, Эдику?

– Скажешь, что тебя как образцовую медицинскую сестру срочно забрали на десятидневные военные сборы. Тем более что это будет почти правда.

В интуристовском крыле аэропорта Эдика провожали мама и Лялька.

Лялька глазела по сторонам, а мама горячо говорила Эдику:

– Раз медицинский работник – значит, военнообязанный. Раз военнообязанный – значит, должен проходить какую-то там свою военную учебу. И раньше это было, но чтобы так экстренно!.. Эдик! Я очень волнуюсь – это не может быть из-за напряжения во внешнеполитической обстановке в мире?

– Нет, мама. У нас тоже так делают. Даже полицию ненадолго призывают в армию. Не волнуйтесь, мама. Скоро это все кончится. Мы будем ездить к вам, вы будете приезжать к нам…

Они обнялись, поцеловались, и мама погладила Эдика по голове.

– Я ее очень люблю, – тихо сказал Эдик. – Пусть она сразу же мне позвонит в Стокгольм, как вернется…

Когда мой муж Эдвард Ларссон, сидя в самолете скандинавских линий, взмыл в воздух и растворился в низкой облачности, Лялька томно проговорила:

– Я тоже туда хочу…