Интердевочка

А я смотрю на них и думаю: «Господи! Это же мой отец!.. Моя сестра… Мои братья… Какая же нищета, какая чернуха может быть в наше время?! Кошмар… И почему он такой старый?.. Он же всего на три с половиной года старше мамы. Ему сейчас должно быть только пятьдесят четыре… Нет! Это ошибка, ошибка!

– Вы, действительно, Николай Платонович Зайцев?

– Вам паспорт?.. Сейчас, сейчас принесу.

Он еле-еле проковылял в комнату, держась руками за стенку.

– Да, нет. Не нужно. Что у вас с ногами?

– Будто не знаете! Полиартрит же. Вы же мне по инвалидности пенсию платите. Собес же!

– Я не из собеса.

Старик остановился, замер, изумленно повернулся ко мне:

– Вот так клюква… А откуда же?

Потом мы сидели на кухне, и я боялась даже прикоснуться к столу – так все было нечисто, липко, запущено.

– Чего же ты зубы-то себе не вставишь? – вглядывалась я в него.

– Все как-то времени нет… – улыбнулся он, вытирая слезы. – Причем мне как инвалиду второй группы это бесплатно положено.

– И не бреешься.

– Это я только дома. А когда на работу или в люди, обязательно.

– Работаешь?

– А как же? Вахтером в трамвайном парке. Сутки через трое. Очень удобно. Это еще счастье, что у меня инвалидность с правом работы. Так что мы живем неплохо…

– Я вижу.

– Мне главное – Люсю поднять. А то она все лежит, лежит… Как Стасика родила, так и не встает. Врачи говорят – мозговые явления. А мама как?

– Тебе-то что?

– Ну, так…

Из комнаты были слышны приглушенные несмелые детские голоса.

– Ноги сильно мерзнут, – сказал отец. – При артрите очень нарушается кровообращение и все время мерзнут ноги…

– Слушай, – сказала я ему. – Я тут замуж собралась…

– Ой, доченька! Поздравляю…

– Во-первых, я тебе не «доченька», а во-вторых, мне твои поздравления, как зайцу – триппер. Я выхожу замуж за иностранца и уезжаю жить за границу. И мне нужно, чтобы ты подписал бумагу в нотариальной конторе, что материальных претензий ко мне не имеешь и не возражаешь против моего отъезда.

– Дела… – удивился он. – За границу. Вот так да!.. Значит, ты покидаешь родину? А как же мама? Ты об ней подумала?..

– Ты много о ней думал! – Мне захотелось его убить.

– Ой-ой-ой… Тут без пол-литры не обойтись. Выпьешь рюмочку?

– Я не пью.

– И правильно, детка. Но это моя собственная – чистый сахар, палочка дрожжей и никакой химии. Когда еще встретимся?

Я посмотрела на него, и мне показалось, что он сейчас снова расплачется.

– Черт с тобой, – сказала я. – Наливай.

Он проворно достал откуда-то мутноватую захватанную бутылку, две кошмарные копеечные рюмки и прикрыл дверь кухни. Наполнил рюмки и разрезал одно яблоко пополам.

– Ну что ж, – сказала я. – Давай выпьем, «папочка». Давай выпьем с тобой, Николай Платонович Зайцев, за то, что ты, сукин сын, старый кобель, бросил нас двадцать три года тому назад и ни разу у тебя сердце не защемило – как там поживают твоя бывшая жена Алла Сергеевна и дочь Татьяна Николаевна. Давай выпьем это твое вонючее пойло за то, что ты еще троих детей настрогал, а кормить их не научился, чтобы хоть под конец твоей никчемной жизни они выросли нормальными ребятами, а твоя жена поправилась бы!

Я выпила, а он снова стал плакать.

– Пей! – сказала я. – Сам же хотел выпить. Какая тебе разница за что пить?

Он испугался и выпил. Судорожно вздохнул, поднял на меня полные слез глаза, проговорил трясущимися губами:

– Что же это вы все такие жестокие?..

– С волками жить… – сказала я. – Давай, одевайся. Поехали к нотариусу.

– Зачем?

– То есть как «зачем»?! Чтобы ты там заявил, что против моего выезда не возражаешь и материальных претензий ко мне не имеешь!

Я увидела, что он снова взялся за бутылку, и прикрыла свою рюмку ладонью. Он налил только себе и вдруг улыбнулся беззубым ртом:

– А если имею? – и выпил. – Материальные претензии?

– Ты… Ко мне?! – я смотрела на него во все глаза. – Ты?! Да я тебя в порошок сотру, гад ты этакий…

– И никуда не уедешь, – он наглел с каждой секундой. – За все в жизни надо платить, Татьяна.

На мгновение мне показалось, что это сон, – и стоит только мне открыть глаза… Он сидел передо мной – грязный, небритый. Пьянехонький с двух паршивых рюмок, – и смотрел на меня победительно и непреклонно. Я даже задохнулась от омерзения и ненависти, но взяла себя в руки и почти спокойно спросила:

– Сколько?

– Это как посмотреть… – ухмыльнулся он.

– Сколько? – Я понимала, что он взял меня за глотку.

Он показал мне три растопыренных пальца.

– Рубля? Червонца? Сотни?

– Тысячи, – сказал отец и налил себе третью рюмку.

Уже совершенно не соображая, что сейчас произойдет, я потянулась к бутылке, чтобы засветить ему ею между глаз. Он четко разгадал мое движение и в ужасе отпрянул к стене, закрываясь руками.

Но в это время дверь приоткрылась, и девятилетняя Лариса с маленьким Стасиком на руках сказала:

– Папа, помоги. Там мама по «большому» в туалет хочет. А у меня Стасик. И Димка плачет…

Из меня словно воздух выпустили. Я обессилено плюхнулась на стул. Кося на меня глазом, отец выскочил из-за стола и, жалко улыбаясь, суетливо проговорил: