Интерлюдия Томаса

Несколько находят прибежище на потолке, другие располагаются на паре клубных стульев, обшитых под тон коричневой кожи, с которой они гармонируют, и масса их летит роем на меня, за меня, из комнаты. Их мягкие тела и ещё более мягкие крылья задевают моё лицо, которое я опускаю вниз и прочь от них, пугаясь контакта настолько сильно, что меня это удивляет.

В центре библиотеки стоит антикварный бильярдный стол с искусно выпиленными ножками и двумя вырезанными позолоченными львами в качестве вспомогательных упоров, которые прикреплены к ножкам. Экскременты чешуйницы обыкновенной[94], идущие через зелёный войлок игровой поверхности, исчезают из вида в лузах.

Даже в самой ужасной окружающей обстановке, в присутствии сильно испорченных людей, которые не хотят ничего, кроме того, чтобы меня убить, я имею склонность искать источник для веселья между молотом и наковальней, между которыми я нахожусь. Не в этот раз. Атмосфера в этом доме пагубная, противная, настолько нездоровая, что я чувствую, как будто самая опасная вещь, которую я когда-либо делал – дышать воздухом внутри него.

С одной стороны бильярдного стола лежит предмет, который не менее загадочен при близком осмотре, чем с расстояния. Сферический, но не идеально, около пяти футов в диаметре, он не походит больше ни на что другое, как на огромную версию набивного мяча, который мужчины раньше кидали друг другу в качестве упражнения, до того, как спортивные клубы стали высокотехнологичными. На предмете несколько серых пятен, и он зернистый, как кожа, но у него нет стыков или швов, а блеск лакировки не похож ни на одну выделку кожи, которую я когда-либо видел. Несколько лампочек на люстре над бильярдным столом гаснут, но свет, мерцающий на поверхности этой непонятной конструкции, во многом похож на лунный свет, играющий на тёмной воде.

Моё восприятие природы объекта меняется в одно мгновение, когда поверхность оказывается не лакированной, а влажной. Капля влаги вырастает на его поверхности и капает по изогнутой траектории на ковёр. Затем что-то внутри большого мяча дёргается.

Когда я поспешно отскакиваю назад, поверхность этой вещи показывает себя больше как покров, чем ткань, как кожу, которая сейчас сбрасывается с быстрым скользящим звуком, открывая скрюченную форму, которая в этом покрывале поднимается с тревожным проворством, становясь почти семи футов высотой. Конечности соединены способом, который больше похож на механизм, чем на кость, но это не робот. Оно кажется и рептилиеобразным, и насекомообразным, его тело так сильно напряжено в руках и ногах, что они кажутся иссохшими, но при этом сильными. В торсе, в районе плеч оно кажется менее рептилиеобразным и менее насекообразным, чем человекообразным, и, несомненно, стоит оно прямо. Серая мантиеобразная масса кожи падает вокруг него складками, похожими на плащ, а его тело, наоборот, бледное с грязно-жёлтыми полосками.

Нужно бежать, но я знаю, что если повернусь спиной, то это будет приглашением к нападению. Кроме того, всё в нём говорит о скорости, и о том, что оно схватит меня до того, как я сделаю дюжину шагов.

Из-за своей неуравновешенной матери и её способа урегулирования угроз с помощью огнестрельного оружия как основы техники воспитания детей, я всю свою жизнь испытывал неприязнь к оружию, хотя в данный момент я люблю то, что находится у меня в руках. Я не решаюсь использовать его только потому, что я ещё не знаю полностью природу своего противника, так как его лицо остаётся укрытым в тёмный капюшон, являющийся частью его плащеобразного облачения из спущенной кожи.

Существо поднимает свою висящую голову, капюшон слетает и повисает вокруг его шеи как свёрнутый воротник, и лицо оказывается более человеческим, чем каким-то другим. Самка. Засаленные верёвки тёмных волос. Черты, которые могли быть привлекательными до того, как череп был удлинён, а кости утолщены во время неважно какого превращения, которое она перенесла в руках Хискотта.

Одна из постояльцев мотеля, бывшая такой одинокой в мире, который не будет ощущать её недостатка, теперь человеко-инопланетный гибрид, который, вероятно, существует по единственной причине – защищать и служить её хозяину. Даже если в ней ещё остаётся что-то от предыдущей личности, мельчайший уровень самосознания и воспоминаний, каким же ужасным может быть её нынешнее существование, и насколько ненормальным, должно быть, стало это ядро её настоящего «я» в этой чудовищной тюрьме чужого тела и скелета.

Глаза твари молочные, как будто с катарактами, но я уверен, что она может видеть, возможно, так же хорошо в темноте, как и при свете. Я не могу оторваться от этих глаз и вдруг интуитивно понимаю, что скоро должно произойти.

Я падаю на пол, перекатываюсь и вскакиваю, когда, в скользком прыжке длинных и толстых конечностей, похожем на ножницы, тварь пересекает расстояние, которое я оставил между нами, и приземляется точно в том месте, которое я освободил, быстрее кошки.