Интернат для брошенных мужчин

На следующий день, позавтракав, засела за бумаги, да так и просидела, не поднимая головы, до самых сумерек. Пришел участковый. Был он непривычно мрачен, и Людмила Петровна с порога поняла – случилась беда. На читавшийся в ее глазах вопрос неохотно произнес:

– Денис твой, Неустроев…

– Да знаю я, – кивнула она. – Я уже с ним поговорила. Что ему будет-то за это?

Участковый усмехнулся и посмотрел на нее как-то странно.

– Если бы просто синяков наставил, то это частное обвинение, и возбуждается по заявлению. А он Сереге Тарасову руку сломал.

– И что, Серега тебе пожаловался? – удивилась Людмила Петровна. – По-моему, этому алкашу каждый месяц что-нибудь ломают, пока никого не посадили. На нем все и заживает как на собаке.

– Нет, не жаловался он, – вздохнул участковый. – Съездил в травмпункт, оттуда нам сообщили. Понимаете, это уже тяжкие телесные, я обязан возбудить дело.

– Господи! И что, опять Дениса посадят?

– Нет. Ничего ему не будет теперь. Умер он, в общем. Опознать надо. Вам придется. Лучше уж вы сами, чем ваши архаровцы.

– Как? Почему? – замерла с ладонью у рта Людмила Петровна. – Вчера же еще…

– А сегодня я пошел к ним туда поговорить с ним. Нет его, говорят, вчера еще вечером ушел и до сих пор не вернулся. Я велел передать, чтобы, как придет, сразу ко мне. А час назад его нашли в логу возле Талого Ключа. Заблудиться там негде, дома рядом. Упал, может, да и уснул спьяну. Замерз, короче говоря. Что его туда понесло, да еще на ночь глядя…

Людмилу Петровну охватило оцепенение, которое не давало слышать и дышать позапрошлой весной, когда ее вышвырнули из школы, из привычной размеренной и правильной жизни. Механически выполнив все формальности, связанные с опознанием тела и с похоронами (никого из родственников найти так и не удалось), она закрылась дома, как в раковине. С утра до вечера сидела у окна, смотрела на видневшийся лес, на раскинувшую руки-ветки сосну, которая стояла поодаль от остальных деревьев. Время от времени сосна начинала раскачиваться от ветра, и тогда Людмила Петровна тоже, сама не замечая, качалась из стороны в сторону, будто у нее болел зуб. Не замечала, как проходил день и наступали сумерки, и только когда становилось совсем темно и лес сливался с чернотой неба, она переходила на диван, ложилась, укрывшись пледом. Засыпала или лежала без сна, глядя в потолок.

Через несколько дней вдруг появился Юрий.

– Мне твоя мама дала ключи, – объяснил он. – Потому что я приходил, звонил, ты не открывала. Мы беспокоиться начали.

– Не слышала я звонков. А что обо мне беспокоиться? – промолвила Людмила Петровна. – Я жива-здорова, в тепле, все в порядке у меня. В отличие от Дениса. Мама вот только… Мама там как?

– Евдокия Кондратьевна здорова, я к ней заходил несколько раз, помогал. Она замечательная, очень здравомыслящая женщина.

– Спасибо тебе, Юра. Я тут раскисла… Юра, послушай… Вот ты мне скажи… это я виновата, да? Если бы я его не выгнала, то он был бы жив?

– Не знаю, – вздохнул Родин. – Судьба такая у него, наверное. Он говорил, что обратно на зону не хочет. Понял, как на свободе хорошо жить. А кто знает, может, и посадили бы теперь, раз он рецидивист. Такие дела.

– Знаешь, Юр, я один раз у бабушки коробку конфет съела, – вдруг быстро, сбиваясь, зачем-то начала рассказывать Людмила Петровна. – Она на праздник приготовила, тогда ведь трудно было конфеты купить. Ну и спрятала в погребе до праздника – от меня. А я нашла. И как одна окажусь в доме-то, улучу момент, в погреб – шасть и конфеты ем. Так все и вытаскала. Глянула – батюшки, а коробка пустая! До того мне стыдно было! И страшно, что бабушка найдет, матери расскажет. Нет, мне бы ничего и не было, а просто стыдно до ужаса! В общем, мучилась я так до праздника. И в самый праздник аж заболела от страха, температура поднялась. Ну, думаю, вот и хорошо, пока болею, ругать не станут. А хорошо бы, думаю, вообще умереть. И не было бы стыдно и страшно. Но бабушка не сказала маме. Я тогда думала, что она забыла про эти чертовы конфеты. А потом поняла: она меня просто пожалела, потому что любила дурочку сверх меры… Но это конфеты, Юра, конфеты! Забылось, прошло. А я человека убила, понимаешь? Стыдно. Страшно. И как мне теперь жить, если он из-за меня умер?

Она плакала отчаянно и теребила Юрия, требуя ответа на свой вопрос. Он ловил ее руки, успокаивал, гладил трясущиеся от рыданий плечи. Молчал, как тогда бабушка молчала, жалел ее, наверное. Успокоившись, Людмила Петровна произнесла:

– Юр, только ты не думай, что я чокнутая… Но я рассказать тебе хочу. – Она подошла к окну. – Вон видишь, где лес начинается, сосну на пригорке? Это моя знакомая. Она будто живая. Я ее Берегиней зову. И разговариваю с ней. Смешно?

– Нет, – серьезно ответил Родин. – Мало ли с кем мы разговариваем. Важно, чтобы нас понимали.