Интернат

– Реши, реши, – усмехнулся Enter и с тревогой подумал, что ведь сам-то он задачи не решил, и, значит, ему придётся её либо тоже на перемене решать, либо списать у одноклассников.

Только у кого? Он перебрал в уме имена и понял, что только Серафим Кедринский даст ему списать и никому об этом не скажет. А всё потому, что он в Бога верит. Похоже, не такой уж Он плохой – Бог.

Enter обернулся в поисках Кедраша, не снисходя на умоляющий взор Щучика, узрел его в полной сосредоточенности укладывающим рюкзак и двинул к нему.

Гарюха, Певунец и Федька Абачев, которого почему-то дразнили Кавуном, проводили его едким взглядом прищуренных глаз. Они понимали, на что понадобился Enterу Кедраш.

– Привет, Серафим, – начал Enter.

– Здравствуй.

– Ты сто двадцать четвёртую задачку решил?

– Решил. Только я не успею тебе объяснить.

Серафим поднял на соседа правдивые свои очи.

– А списывать – это обман. Математичка запросто может узнать, списывал ты или нет. А Бог и так знает. Обоим попадёт.

– А так – только мне одному, – осклабился Enter. – Ну, правильно. Ведь твой Бог – правильный, дурного не посоветует.

Серафим нахмурился.

– То есть, ты хочешь, чтоб невиновного наказали так же, как и виновного? Поровну, то есть? – спросил он напрямик.

– А чё? Пострадаешь за Бога. Ты разве об этом не мечтаешь? – насмешливо проронил Enter. – Я о гейме мечтаю, ты – о страдании. Каждому своё, Кедраш.

– Я не Кедраш. Я Серафим Кедринский. Не нравится имя, называй по фамилии.

– А мне твоё прозвище больше нравится.

– А мне нет.

– А по барабану! Я же не визжу, когда меня не Денисом, а Enterом кличут! – распалялся Лабутин. – С чего это меня обзывать, а тебя нет? Подумаешь, цаца какая!

Серафим коротко выдохнул.

– Оставь меня в покое, Денис.

– А я с тобой в «купальню» хочу! Или в карцере посидеть! Или если розгами, то напополам! – шипел помрачённый Enter.

Ему было почему-то так больно, что перед глазами сверкало и дыханье перехватывало, и он часто смаргивал ослепительный свет и пытался глубоко вздохнуть. Из недр его существа рвался острый пронзительный крик. Рвался, но вырвать не мог из-за нехватки дыхания. Да что с ним такое?!

Он ударил Серафима неумело, неловко, а потом, почти не встречая сопротивления, обнаглел и попытался его избить. Его удары не всегда попадали в жертву, которая довольно умело отклонялась от них, но те, что попадали, били сильно, до синяков.

Мальчишки обступили их, азартно подзадоривая. Гарюха выскользнул за дверь. Он добежал до воспитательской и постучал. Выглянул Феликс Иванович Хмелюк. Прикрывая ладонью зевок, спросил, чего надо. Услыхав о драке, поморщился и поспешил к спальне номер двести двадцать девять.

– Кто зачинщик? – принялся он выведывать.

– Enter, Феликс Иванович.

– А чего это он взбоднул? Вроде вчера целых три часа геймерил, страстишку свою утолял.

– Задачку по матике не успел решить, хотел у Кедраша списать.

– А Кедраш, значит, не дал, –  догадался Хмелюк.

– Сказал, что объяснить не успеет, а дать списывать – совесть не позволяет, – хмуро доложил Гарюха.

– Вполне ожидаемо.

Феликс Иванович распахнул дверь, не приглушающую шумную возню за ней, раздвинул «зрителей» и умело оторвал Enterа от Серафима.

– Так. До уроков осталось… – он глянул на часы, блестевшие на запястье, – … двадцать минут. Да меньше! Так что Enter спокойным шагом топает в столовую, а после – на урок, а ты, Кедраш… Серафим – в темпе до Гинзулы, потом в столовую, затем на урок. Да не задерживайтесь. Оно для дисциплины полезно. И для целостности организма. Не так ли, дуэлянты? Марш исполнять! Серафим, рюкзачок с собой возьми, чтоб времени не тратить.

Мальчики вышли вместе и разошлись в разные стороны. На первый урок Enter не опоздал, чему искренне радовался: хоть за это не накажут! Серафим тоже не опоздал, но не потому, что у него ноги быстрые, а потому, что в столовую на завтрак не пошёл.

Новите Сергеевне Осовецкой об инциденте в спальне неохотно, по долгу службы поведал Феликс Иванович. Хмуро вперилась она в виновников покоя, давая понять, как она зла. А чего показывать? И так ясно, что зла. Она и без драки зла потому просто, что не любила ни детей, ни свою треклятую работу, не видеть бы её вовек!

Ух, интернатские стервы, как надоели! Так бы и поубивала всех из автомата, чтоб не мелькали своими несчастными физиономиями…

– Математику, значит, не любим? – процедила она. –  Задачки, значит, не решаем? Издеваемся, значит, над учителем? Занятно… Enter, Щучик, руки на парту.

Сова приблизилась к детям, будто она и впрямь хищная птица, а они – её добыча, беспомощные мышата, и вдарила им по рукам хлёсткой железной линейкой.

– Будете у меня математику любить, – приговаривала она с наслаждением, – будете, как миленькие! Я вам любовь к математике в башку через рученьки ваши вобью. Не сметь убирать руки! – прикрикнула она на Enterа, заливавшегося слезами, как и Щучик.

– Прекратите, –  вдруг громко сказал Серафим.

Класс подпрыгнул: вот сейчас начнётся потеха, здорово! А там и урок кончится.