Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №12

В одной из лабораторий применялась схема формирования мощного импульса, в которой ограничивала длину импульса испарявшаяся проволочка, то есть попросту предохранитель. Все было хорошо, но каждый раз проволочка взрывалась со страшным грохотом. А на втором, следующем, этаже, над ними был туалет. И по мере увеличения мощности схемы было успешно достигнуто состояние, когда — как сотрудники оной лаборатории В.Ф., Я.Л., Е.П. и др. мне с гордостью говорили — к ним приходили жаловаться, что «от грохота граждане спрыгивают с унитазов».

Не знаю, имелось ли это устройство в древней Японии.

В этой же лаборатории имел место хроматограф. Это такой сложный прибор, который был им не нужен и поэтому не работал. Но в этом сложном приборе имелась печь с программным подъемом температуры. То есть в самом простом варианте нагрев с заданной скоростью до заданной температуры, выдержка определенное время и охлаждение с заданной скоростью. Итого надо задавать (минимум) четыре параметра. Уважаемые В.Ф. и Е.Г. использовали хроматограф для запекания курей. Большой объем экспериментальной работы… А друзей и, в том числе, меня — регулярно приглашали на дегустацию. Это был очень правильный поступок, сказала бы, как мне кажется, Сэй-Сенагон.

На общем фоне В.Ф. выделялся естественностью поведения. Однажды на занятии по философии (в аспирантуре) возник разговор на тему, что джинсы протираются на неприличном месте и что с этим делать. В.Ф., сидевший развалясь в кресле, раздвинул ноги на 120°, указал пальцем на свою промежность и гордо произнес «Жена! Из собственного кошелька сделала». Промежность действительно была кожаной. Полагаю, что даже В.Ф. протереть ее было бы не легко.

А однажды В.Ф. рассказал анекдот… я бы сказал, вполне репрезентативный для семантического поля его дискурса… «Женщина вбегает в бухгалтерию с листочком на зарплату и кричит, что ей недоплатили. Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — вы в каком цехе работаете? Женщина — в минетном! Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — а с заглотцем или без заглотца? Женщина — с заглотцем! Бухгалтер изучает листок и провозглашает — так за питание и вычли!» Полагаю, что С. не удивилась бы ситуации, но не оценила бы анекдота. Это в советской культуре способы свершения половой близости стали бэкграундом обсценной лексики и инвективной коммуникации. В древней Японии просто не поняли бы, «об что спич эбаут» (Саша Островский).

Занятия по философии у нас протекали вообще интересно. В значительной мере это была заслуга нашего философа Ю.Т. Начать с того, что он произнес нам довольно крамольную по тем временам фразу «В аристократии нет ничего плохого. Аристон — по-гречески совершенный. Беда в том, что наша аристократия — не совсем аристократия». Другой раз он заявил, что у обезьян есть свой язык и некоторые аспиранты из Африки (он преподавал в МЭИ, и там такие были) его научили. Изображать, несмотря на наши горячие просьбы, не стал. Не стал он изображать и язык пчел, хотя долго рассказывал нам, как они общаются, «вертя попочкой». Кончилась вся эта философия тем, что группа плохо сдала экзамен, а двое получили по двойке. Потом, естественно, пересдали, и Л.А. на предзащите на вопрос: «Что вы получили по философии?» ответил: «Шесть». И после паузы гордо продолжил: «В двух подходах».

У нашего философа был кот. Этот кот предпочитал следующие три вида занятий: есть, спать и играть. Как и все коты — заметила бы С. (она полагала, — и я согласен с ней — что «красиво, когда у кошки черная спина и белоснежная грудь»). Свои три занятия кот мог совершать в любом порядке. Поел, поиграл и — спать. Поспал, поел и — играть. И так далее, легко видеть — всего шесть вариантов. Но этими шестью фразами наш философ ухитрялся иллюстрировать все жизненные закономерности. Мы не были, однако вполне уверены, что «философский кот» реален. И сотрудник В.Ф. напросился в гости. Видимо, после визита в психлечебницу в сотруднику И. К. ему уже ничего не было страшно. Вернулся он вполне удовлетворенным: кот был, и он действительно чередовал эти три занятия. Как и все коты…

Усиленные занятия философией не прошли для Л.А. даром. Он как-то публично произнес, что вообще-то философия — более серьезная наука, чем он раньше думал, и надо бы заняться… народ отшатнулся, а сотрудник И.С. успокоительно произнес — ничего, ничего, это за одну-две недели обычно проходит… Л.А. гневно возразил, что он говорит серьезно, нечего ерничать и т. д. Все молча разошлись… Через неделю он случайно вспомнил разговор и с удивлением ощутил внутри себя некоторую пустоту. Желания всерьез заниматься философией не было. Оно куда-то делось.