Интерны и хирурги бывшими не бывают

Я, оторвавшись от истории болезни, наблюдал за действиями своего ученика. Он тщательно пропальпировал весь живот, проверил наличие симптомов раздражения брюшины и посмотрел на меня вопросительным взглядом.

– Ну что, – спросил я, – что думаешь?

– Мне кажется, ничего серьезного. Живот, в общем, спокойный.

– Угу. Дай-ка я сам посмотрю.

Г. забрал у меня историю болезни и уступил мне место. Живот у пациентки вроде был мягкий, не напряженный, но достаточно выраженная болезненность в эпигастрии меня все-таки смущала. В смотровую зашел шеф.

– О! Вы уже здесь?! Молодцы! Что там на УЗИ?

– На УЗИ ничего особенного, – сказал Г., протягивая шефу историю болезни.

– Хорошо. А сами что думаете?

– Мне кажется, ничего там нашего нет, – уверенно сказал Г.

Взгляд шефа обратился в мою сторону.

– Мне живот все-таки не нравится. Как говорит профессор – «неуютный».

– Мне вот тоже не очень нравится, хотя по УЗИ действительно ничего особенного. А кровь готова?

– А ее разве брали?

– Ну, вообще, я просил перед УЗИ взять анализы. Г., узнай, пожалуйста.

Пока Г. звонил в лабораторию, мы с шефом вышли в коридор.

– Вы думаете, там что-то хирургическое?

– Сложно сказать. Живот вроде бы мягкий, и по УЗИ ничего, но уж больно сильно она реагирует на осмотр.

– Может у нее низкий порог болевой чувствительности?

– Может, конечно, и так. Ну что там с анализами, Г.?

– Лейкоциты крови почти девятнадцать тысяч.

– Ого! – сказал шеф. – Тогда надо ей лапароскопию делать. Я так думаю. Готовьте.

– А что мы искать-то будем? Может, лучше ее понаблюдать?

– Искать будем хирургическую болезнь. Ну, например, прикрытую прободную язву. А насчет наблюдения – нечего наблюдать пациентов с болями в животе с таким лейкоцитозом. Это потом себе дороже выходит. Готовьте к лапароскопии и подавайте, а я предупрежу анестезиологов.

В то время диагностические лапароскопии в нашей больнице еще делали врачи-эндоскописты. Нам оставалось только наблюдать за процедурой и ждать результат. Пока бригада собиралась, мы с Г. решили выпить еще по чашке кофе, на случай если все-таки понадобится оперировать больную. Обычно в таких случаях в запасе у хирургов оставалось еще 20–30 минут, которые требовались анестезиологам и эндоскопистам для подготовки; но в тот день почему-то все произошло значительно быстрее, так, что уже через 10 минут, когда мы с Г. еще сидели, развалившись на диване в ординаторской, у меня зазвонил мобильный телефон.

– О! Шеф. Наверное, хочет спросить, подали мы больную или нет. Алло. Больная уже в операционной.

– Больная не только в операционной. Больная уже в наркозе. Мне звонят эндоскописты и возмущаются, что никого из хирургов нет. У вас же нет другой работы! Быстро все бросайте и в операционную! Я на консультации – приду через десять минут. Если прободная язва будет, то оперируйте сами. Если что-нибудь необычное, то меня дождитесь!

Мы, бросив недопитый кофе, поспешили в оперблок. Зайдя в операционную, мы нос к носу столкнулись с дежурным эндоскопистом А.

– Ну, и где вы ходите? Идите, оперируйте!

– А вы что, уже сделали?

– Конечно. Что я вас ждать, что ли, буду?

– Можно подумать, нас так долго не было! Когда мы вас ждем часами… – начал возмущаться Г.

– Подожди. Потом будем выяснять, кто кого ждал, – прервал я его и, обращаясь к А., сказал: – Что там в животе-то? Прободная?

– Наверное!

– В каком смысле «наверное»?

– Там гной!

– Откуда?

– Это я не знаю. Это уж вы разбирайтесь.

– Ну, дайте тогда посмотреть.

– Я уже лапароскоп расстерилизовал.

– То есть как?! Зачем?

– Вы же все равно открываться будете – искать источник гноя.

– Но мы же должны знать, на что идем! Мы же не можем сверху донизу разрез сделать молодой де вушке!

– Ну, если там гной в животе, вам все равно маленьким разрезом не обойтись.

– Это мы уже сами разберемся. Надо было хотя бы желудок посмотреть, как следует.

Мы разговаривали на все более повышенных тонах, когда в операционную вошел шеф.

– Что за крики? Вас от лифта слышно.

– Они все сами сделали, нам не показали, говорят, там гной в животе, и даже не посмотрели откуда. Вот пусть теперь сами и оперируют, раз такие умные, – в сердцах сказал я.

– А что? – сказал А. – Если гной, все равно лапаротомия.

– Так! Успокоились все! – сказал шеф.

В операционной воцарилась тишина.

– Гной в животе был? – спросил шеф у А.

– Был.

– Все! Какие вопросы? Открывайте живот, Леш.

– Что, сверху донизу?

– Нет. Зачем сверху донизу?! Ты сделай не очень большой срединный разрез так, чтобы для ревизии было достаточно, а дальше по обстоятельствам – надо будет, вверх расширишься или вниз. Давай-давай, не тяни время. Если будут сложности, то я тоже помоюсь.

Продолжать спор не было смысла. В конце концов, в любой спорной хирургической ситуации кто-то должен взять на себя ответственность и принять окончательное решение. В нашем случае это был шеф, и его авторитет был непререкаем. Мы с Г. быстро намылись и, не теряя времени, приступили к делу. Уже через пятнадцать минут из уст Г. прозвучала стандартная для операционной фраза «Мы в животе». Мы отграничили операционное поле стерильными пеленками и приступили к ревизии.